https://bodmich.livejournal.com/99434.html

О кулаках у Энгельгардта, Столыпина и др.

Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 Писем 1872-1887. СПб, Наука, 1999.

С. 34:

"Раз осенью иду я на молотьбу, вдруг смотрю Матов верхом скачет. Матов — мещанин-кулак, все покупающий и продающий, содержатель постоялого двора верстах в шести от меня."

С. 209:

"Но хозяин-вахмистр с хозяйкой Сашей своею приветливостью, честностью, отсутствием свойственной кабатчикам жадности к наживе привлекали всех. И вахмистр и его жена, Саша, были люди умные, не кулаки, с божьей искрой, как говорят мужики."

С. 247:

"Каюсь, что ужасно люблю наших граборов или, лучше сказать, граборские артели. В них есть что-то особенное, благородное, честное, разумное, и это что-то есть общее, присущее им, только как артельным граборам. Человек может быть мошенник, пьяница, злодей, кулак, подлец, как человек сам по себе, но как артельный грабор он честен, трезв, добросовестен, когда находится в артели."

С. 262:

"Я положительно заметил, что те деревни, где властвуют бабы, где бабы взяли верх над мужчинами, живут беднее, хуже работают, не так хорошо ведут хозяйство, как те, где верх держат мужчины. В таких бабьих деревнях мужчины более идеалисты, менее кулаки и скорее подчиняются кулаку-однодеревенцу, который осилил, забрал в руки баб."

С. 263:

"Но зато у баб гораздо более инициативы, чем у мужчин. Бабы скорее берутся за всякое новое дело, если только это дело им, бабам, лично выгодно. Бабы как-то более жадны к деньгам, мелочно жадны, без всякого расчета на будущее, лишь бы только сейчас заполучить побольше денег. Деньгами с бабами гораздо скорее все сделаешь, чем с мужчинами. Кулакам это на руку, и они всегда стремятся зануздать баб, и раз это сделано — двор или деревня в руках деревенского кулака, который тогда уже всем вертит и крутит."

С. 288:

"Да и что могут говорить бедняки против «богача», когда все ему должны, все в нем нуждаются, все не сегодня, так завтра придут к нему кланяться: хлеба нет, соли нет, недоимками нажимают. Вся деревня ненавидит такого богача, все его клянут, все его ругают за глаза, сам он знает, что его ненавидят, сам устроится посреди деревни, втесняясь между другими, потому что боится, как бы не спалили, если выстроится на краю деревни. Но не скажу — грех огульно во всех бросать камень, — бывают и «богачи» артельные, союзные, мирские люди, миру радетели. Деревню, где есть такой «богач», ни помещик не затеснит, ни купец, ни кулак-кабатчик какой-нибудь."

С. 298-299:

"Есть, конечно, и у нас маленькие относительно (50—100 десятин) имения, для которых находятся арендаторы из крестьян. Обыкновенно такие имения арендуются зажиточными многосемейными крестьянами, которые сами со своими семьями их обрабатывают, но такие арендаторы в этих имениях не живут, а живут в своих деревнях, где, кроме того, ведут хозяйство на своих наделах. Арендаторами более крупных имений являются разбогатевшие крестьяне, бывшие господские приказчики из крестьян и дворовых, изредка мещане и тому подобный люд, обладающий самыми ничтожными капиталами, да и, кроме того, понятия о том не имеющие, чтобы в хозяйстве можно было затрачивать деньги. Такие арендаторы сами обыкновенно не работают, да и работать не умеют, живут вроде маленьких панков, капиталов не имеют, а если и имеют, то к хозяйству не прилагают, ни знаний, ни образования не имеют и даже с этой стороны не могут усиливать производительности. Все их дело заключается в выжимании сока из мужиков. Хозяйство этих арендаторов ведется самым рутинным образом, обыкновенно соединено с торговлей, разным маклачеством, деревенским ростовщичеством и прочими атрибутами разжившегося простого русского человека. Никакого хозяйственного прогресса в таких хозяйствах не видно, все старание прилагается к тому, чтобы по возможности вытянуть из имения все, что можно. Если такие арендаторы имеют больше доходов, чем помещики, то это потому, что они не такие баре, живут проще, сами смотрят за хозяйством, не держат лишних людей, дешевле платят за работу, не делают лишних затрат, никаких прочных улучшений, а главное потому, что все это кулаки, жилы, бессердечные пиявицы, высасывающие из окрестных деревень все, что можно, и стремящиеся разорить их вконец. Там, где деревни позажиточнее, не стеснены господским имением и могут дать отпор кулаку — там таких арендаторов и не является.
...
Есть, наконец, еще один класс арендаторов — это иностранцы: немцы, швейцарцы, которые арендуют большие хорошие имения с заливными лугами и большею частью имеют в виду главным образом скотоводство и молочное хозяйство. Тут попадаются люди, обладающие знанием, образованием, умением работать — швейцарцы именно. У этих — опять-таки у швейцарцев больше — хозяйство идет хорошо, крестьян они так не затесняют, расплачиваются честно, кулачеством, маклачеством и всякой подобной мерзостью не занимаются, пользуются даже уважением крестьян — швейцарцы в особенности, — которые всегда рады, если являются не сильно нажимающие их, дающие работу и сами работающие умственные люди, не баре."

С. 300:

"Обыкновенно частные арендаторы вовсе не хозяева, а маклаки, кулаки, народные пиявицы, люди, хозяйства не понимающие, земли не любящие, искры божьей не имеющие."

С. 302:

"Человеку так свойственно желать, чтобы дело рук его продолжалось, жалко подумать, что все должно разрушиться после его смерти. И в самом деле, сделай так или иначе, а все-таки непременно кончится тем, что земли опять зарастут лозняком, скот, выведенный с такою любовью, погибнет, рощи будут бестолково порублены, все придет в запустение и всем воспользуется какой-нибудь кулак-арендатор или приказчик."

С. 339:

"Мужик, который не обязывается летними работами, который лето работает на себя, богатеет, мужик, который обязывается летними работами, — беднеет. Сколько раз приходится слышать, что мужика упрекают в лености, в нежелании работать, когда помещичьи хозяйства представляют столько заработка. «Что же, что хлеб дорог, — говорят, — бери работу в господских имениях, вот тебе и хлеб будет». Но ведь нужно посмотреть, каков этот заработок, которого чурается мужик, от которого он готов бежать даже к кулаку. От этого заработка мужик беднеет, разоряется — вот каков этот заработок."

С. 345:

"Мужик угнетен, мужик бедствует, мужик не может так подняться, как он поднялся бы, если бы он не должен был попусту работать в глупом, пустом, бездоходном помещичьем хозяйстве и мог бы арендовать или, еще лучше, купить ту землю, которую он бесполезно болтает у помещика. С другой стороны, и помещик от своего хозяйства не имеет дохода — все помещики справедливо жалуются на бездоходность хозяйств, — потому что выработанный мужиком доход идет на содержание администрации, орды не работающих, презирающих и труд, и мужика, дармоедов, из которых, когда они наживутся, выходят кулаки, теснящие народ. Кому же тут выгода? Никому, кроме будущих кулаков."

С. 346:

"Вышли деньги, мужик идет занять у кулака хлеба, денег за огромные проценты"

С. 360:

"…о зажиточности мужика-кулака, занимающегося ростовщичеством, можно судить по количеству денег, какое он пускает в оборот…"

C. 361:

"Десять лет тому назад в деревнях описываемого «Счастливого Уголка» было очень мало «богачей», то есть таких крестьян, у которых своего хлеба хватало до «нови», не более как по одному «богачу» на деревню, да и то даже у богачей хватало своего хлеба только в урожайные годы, при неурожае же и богачи прикупали. Нужно еще заметить к тому, что тогдашние богачи все были кулаки, имевшие деньги или исстари или добытые каким-нибудь нечистым способом. За исключением этих богачей-кулаков, все остальные крестьяне покупали хлеб, и притом лишь немногие начинали покупать хлеб только перед «новью», большинство покупало с великого поста, много таких, что покупали с Рождества, наконец, много было таких, что всю зиму посылали детей в «кусочки». В моих первых письмах «Из деревни» об этой бесхлебице у местных крестьян и об «кусочках» рассказано довольно подробно."

С. 374:

"В подгородных и подфабричных деревнях все рассчитано на сторонний заработок, а хозяйство опускается, земля, хозяйство являются уже подспорьем к заработку, а не наоборот. Поэтому в таких деревнях, где хозяйство должно бы процветать, вследствие удобства сбыта продуктов и возможности в свободное от полевых работ время иметь заработки, мы, наоборот, видим, что масса населения бросает землю, относится к земле и хозяйству спустя рукава и живет со дня на день. Обыкновенно в таких подгородных, подфабричных деревнях масса населения живет вовсе не зажиточно, и только несколько разбогатевших торговлею кулаков эксплуатируют своих однодеревенцев."

С. 386-389:

"Расскажу еще о четвертой деревне Б., которая отличается от вышеописанных тем, что в ней есть крестьянин-кулак, настоящий кулак, ростовщик-процентщик.
...
Известной дозой кулачества обладает каждый крестьянин, за исключением недоумков, да особенно добродушных людей и вообще «карасей». Каждый мужик в известной степени кулак, щука, которая на то и в море, чтобы карась не дремал. В моих письмах я не раз указывал на то, что хотя крестьяне и не имеют еще понятия о наследственном праве собственности на землю — земля ничья, земля царская — но относительно движимости понятие о собственности у них очень твердо. Я не раз указывал, что у крестьян крайне развит индивидуализм, эгоизм, стремление к эксплуатации. Зависть, недоверие друг к другу, подкапывание одного под другого, унижение слабого перед сильным, высокомерие сильного, поклонение богатству — все это сильно развито в крестьянской среде. Кулаческие идеалы царят в ней, каждый гордится быть щукой и стремится пожрать карася. Каждый крестьянин, если обстоятельства тому поблагоприятствуют, будет самым отличнейшим образом эксплуатировать всякого другого, все равно, крестьянина или барина, будет выжимать из него сок, эксплуатировать его нужду.
...
Когда крестьяне деревни А., выпахав ближайшие земли, стали снимать земли в отдаленных местностях, где крестьяне бедны, просты, сильно нуждаются, то они — и притом не один какой-нибудь, а все — сейчас же стали эксплуатировать нужду тамошних крестьян, стали раздавать им под работы хлеб, деньги. Каждый мужик при случае кулак, эксплуататор, но пока он земельный мужик, пока он трудится, работает, занимается сам землей, это еще не настоящий кулак, он не думает все захватить себе, не думает, как бы хорошо было, чтобы все были бедны, нуждались, не действует в этом направлении. Конечно, он воспользуется нуждой другого, заставит его поработать на себя, но не зиждет свое благосостояние на нужде других, а зиждет его на своем труде. От такого земельного мужика вы услышите: «Я люблю землю, люблю работу, если я ложусь спать и не чувствую боли в руках и ногах от работы, то мне совестно, кажется, будто я чего-то не сделал, даром прожил день». У такого земельного мужика есть и любимый непродажный конь. Такой мужик радуется на свои постройки, на свой скот, свой конопляник, свой хлеб. И вовсе не потому только, что это доставит ему столько-то рублей.
Он расширяет свое хозяйство не с целью наживы только, работает до устали, недосыпает, недоедает. У такого земельного мужика никогда не бывает большого брюха, как у настоящего кулака.
...
Из всего «Счастливого Уголка» только в деревне Б. есть настоящий кулак. Этот ни земли, ни хозяйства, ни труда не любит, этот любит только деньги. Этот не скажет, что ему совестно, когда он, ложась спать, не чувствует боли в руках и ногах, этот, напротив, говорит: «работа дураков любит», «работает дурак, а умный, заложив руки в карманы, похаживает да мозгами ворочает». Этот кичится своим толстым брюхом, кичится тем, что сам мало работает: «у меня должники все скосят, сожнут и в амбар положат». Этот кулак землей занимается так себе, между прочим, не расширяет хозяйства, не увеличивает количества скота, лошадей, не распахивает земель. У этого все заждется не на земле, не на хозяйстве, не на труде, а на капитале, на который он торгует, который раздает в долг под проценты. Его кумир — деньги, о приумножении которых он только и думает. Капитал ему достался по наследству, добыт неизвестно какими, но какими-то нечистыми средствами, давно, еще при крепостном праве, лежал под спудом и выказался только после «Положения». Он пускает тот капитал в рост, и это называется «ворочать мозгами». Ясно, что для развития его деятельности важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались, должны были обращаться к нему за ссудами. Ему выгодно, чтобы крестьяне не занимались землей, чтобы он пановал со своими деньгами. Этому кулаку очень не на руку, что быт крестьян «Счастливого Уголка» улучшился, потому что теперь ему тут взять нечего и приходится перенести свою деятельность в дальние деревни. Кулак этот, как и все кулаки, имеет значение. Он поддерживает всякие мечты, иллюзии, от него идут всякие слухи; он, сознательно или бессознательно, не знаю, старается отвлечь крестьян от земли, от хозяйства, проповедуя, что «работа дураков любит»
...
Нынче уж никто из семейных в Москву не ходит, и слушаются кулака только сироты, приемышки, возвращающиеся молодые солдаты. Кулаку стало менее выгодно около крестьян, и он переносит свою деятельность на помещиков, около которых, по его словам, тоже пожива хороша."

C. 390-391:

"Владелец, в деревне не живущий, хозяйством сам не занимающийся, получает ничтожный доход, крестьяне, поневоле попавшие в хомут, бесполезно болтают земли, и если кто имеет выгоды от такого порядка, так один только приказчик, который, нажившись, делается потом кулаком."

С. 405:

"Иначе, более определенно толкуют богачи, богатые мужички, кулаки. Конечно, и богач-кулак тоже непрочь позюкать на вечерней сходке, где мечтают о переделе, о новом положении, хотя богачи не придают большого значения этим неопределенным мечтаниям, упованиям и больше всего налегают на то, что господа бунтуют, господа мешают, и если бы не господа... Богачи-кулаки — это самые крайние либералы в деревне, самые яростные противники господ, которых они мало того что ненавидят, но и презирают, как людей, по их мнению, ни к чему неспособных, никуда негодных. Богачей-кулаков хотя иногда и ненавидят в деревне, но, как либералов, всегда слушают, а потому значение их в деревне, в этом смысле, громадное. При всех толках о земле, переделе, о равнении кулаки-богачи более всех говорят о том, что вот-де у господ земля пустует, а мужикам затеснение, что будь земля в мужицких руках, она не пустовала бы и хлеб не был бы так дорог. Но что касается собственно толков о «равнении земли», то богачи-кулаки все это в душе считают пустыми мужицкими мечтаниями, фантазиями, иллюзиями. Принимая самое живое участие в деревенских толках, подливая масла в огонь, они на стороне с презрительной усмешкой говорят, что это мужики все пустое болтают. «Статочное ли дело, — говорят, — что так и отберут у всех земли! Теперь это уж и нельзя, потому что многие земли мужичками и купцами куплены. Просто так будет, что господские имения, которые заложены, как только барин не заплатит в срок, будут отбирать в казну и потом мужикам раздавать!» А то еще, рассуждают они, обложат все господские земли податями, по полтиннику или по рублю с десятины. Многие ли господа в силах будут заплатить такую подать? — Один, два. Те, которые на том только хозяйничают, что мужичка землей затесняют, разве в силах будут платить? Вот у таких земли будут отбирать и мужикам отдавать, которые возьмутся платить. А богатых мужичков с деньгами много найдется: деньги внесут, землю под себя возьмут и пользу в земле найдут, потому что мужичкам земля нужна. А то и так будет: найдется богатый мужичок, который деньги внесет, земля под общество пойдет, а общество мужику выплачиваться будет. Богач найдет, с чего взять."

С. 438:

"Вся система нынешнего помещичьего хозяйства держится, собственно говоря, на кабале, на кулачестве."

И этот ничего не знает про "неразгибающиеся от работы пальцы", что ж ты будешь делать, а?

П. А. Столыпин. Грани таланта политика. - Москва : РОССПЭН, 2012, с. 70:

"В настоящее время более сильный крестьянин превращается обыкновенно в кулака, эксплуататора своих однообщественников, по образному выражению — мироеда."

(Всеподданнейший отчет Саратовского губернатора П.А. Столыпина за 1904 год. 1905 г. // РГИА. Ф. 1284. Оп. 194.1905. Д. 108. Л. 2-8. Машинопись. Копия с подписью.)

И этот ничего не знает про "неразгибающиеся от работы пальцы", эххх.

Голодовки в России до конца прошлого века. Леонтович Ф.И. 1892.

Скучное начало:

"С. 10:
Голодный мор являлся только тогда, когда кадь ржи платилась в 8 и больше гривен и когда четверть подымалась на наши деньги до 25 р. и достигала 100 р. (Лешкова «Рус. нар.» 475, 481) . С XVI и особенно XVII в. голодные цены, обыкновенно поднимавшиеся на большую высоту скупщиками и кулаками, начинают регулироваться установлением «указных» цен; но еще и тогда голодные цены иногда достигали значительной высоты. Напр., в голод 1601 г . четверть ржи на наш счет стоила до 43 р. (Карамз. XI, прим. 165).

С. 14-15:
Так, развитие более усиленного обмена продуктов, накопление больших достатков у отдельных лиц и пр. везде и всегда вызывают промышленную спекуляцию, жажду легкой наживы, стремление эксплуатировать общественное бедствие ради своих корыстных целей. Отсюда старое кулачество, небезызвестное еще земскому времени, в особенности же становящееся страшной общественной язвой с московской эпохи.

С. 17:
Нельзя сказать, чтобы меры, принимавшиеся у нас в старое и новое время против голодовок, имели случайный характер. Некоторые меры прямо направлялись против той или другой исторической причины (меры против кулачества и пр.);

С. 18:
Древняя русская церковь деятельно участвовала в борьбе с общественными бедствиями, благотворно влияя на народ но только в нравственно-религиозном, но и в материальном отношении. В своих поучениях и молитвах пастыри церкви не только испрашивали «благорастворение воздуха и умножение плодов земных», но и внушали всемъ: «вдовиц и сирот и странних милуйте и призирайте» (А.И. I,4), — формулировали строгое осуждение, напр., против таких изстаринных зол древнерусского общества, как «лихоимство», практиковавшееся издревле и особенно в пору недородов и других народных бедствий. Во время голодовок установлялись (особенно, с XVII в.) духовною властью всеобщие посты и дни покаяния, с призывом всех и каждого к милостыне в пользу пострадавших, с осуждением мздоимцев и кулаков и пр.

С. 20:
Во время московского голода 1601 г. Палицын (келарь Сергиевской лавры), в силу традиций церкви отворил находившиеся в Москве монастырские житницы с хлебом и, продавая его голодавшим по умеренным ценам, заставил и купцов (кулаков) понизить цены на хлеб.

C. 24:
После неудачного опыта обильной царской милостыни — денежной раздачи бедным, приводившей на деле к самым вредным результатам, Годунов, пользуясь полномочиями царской власти, открыл для народа все хлебные запасы государства, передвинул к Москве из окраин находившиеся там казенные хлебные запасы, организовал экспроприацию житниц монастырей и частных лиц, принял строгие меры против «скупщиков», установил указные цены и, наконец, прибег к новой мере — учредил общественный работы, для доставления голодающим заработков и пропитания. Но все это лишь на время прекращало бедствие: в 1605 и 1608 гг. настают новые голодовки, принимаются опять за паллиативные меры, вступают в борьбу с кулачеством, угрожают промышленникам строгим «градским законом» (кормчей), наказывающим «откупщиков» суровой карой (отсечением рук) и пр.

C. 25:
Торговые люди полагали, что хлеб будет дешевле, если будут отставлены кружечные дворы и вино заменено пивом, — если будет восстановлено хлебное жалованье стрельцам, если будут приняты меры против хлебных кулаков и обеспечен свободный привоз крестьянами хлеба в города для продажи. Торговые люди били челом — «окупить» у скупщиков хлеб, поднять на Москву и продавать бедным указною ценою, также принять меры против скупщиков рыбы из насадов «за очи, от чего рыба делается безмерно дорогою». Указания торговых людей не прошли даром: скоро появился ряд мер против кулачества и началась регламентация свободной и обязательной торговли хлебом.

С. 26-27:
Для прекращения голода Петр Великий прибегает к мерам свободного (вспоможения из казенных хлебных запасов, учреждение доброхотных подаяний в церквах, подвоз хлеба, регулирование свободной торговли хлебом и пр.) и принудительного свойства (хлебная экспроприация, указные цены и другие меры против кулачества, запрещение хлебного экспорта, сокращение служебных окладов и пр.)

С. 29:
Забота о нужде народной не объединена, разбивается и расползается между местными земствами; каждое из них действует врознь, на свой страх, обособленно от других, без общей системы и плана, не руководясь никакими, наперед данными и твердо усвоенными началами. Составляются, как и в старину, инструкции и наставления на данный случай, как и что делать, в то время, как нужно действовать теперь же, сию минуту, потому что бедствие не терпит…Тем временем на народную нужду простирает свою цепкую руку спекуляция кулаков и дельцов, жаждущих легкой наживы от общей беды.

С. 35-36:
Как раньше замечено, на совещании бояр с торговыми людьми, имевшем место в 1660 г. по приказу царя Алексея Михайловича, о причинах повсеместной дороговизны хлеба, торговые люди ставили неурожай на первом плане, а между тем по вопросу о мерах против дороговизны они касались только искусственной дороговизны, создаваемой на рынках сделками и стачками кулаков и вязщиков и вовсе не считали нужным указывать правительству на особые меры против неурожаев — естественной дороговизны хлеба, создаваемой климатическими и почвенными условиями страны. Торговые люди полагали, что «хлеб в Божьей воле», непреложной для человека, — что против самих сил природы, вызывающих недород и дороговизну, ничего не поделаешь; торговые люди по опыту знали, что скудость или обилие запасов хлеба зависит также от кулаков и других искусственных причин, влиявших на дороговизну «дара Божьего», и на эту сторону вопроса, главным образом, обращали внимание правительства.

С. 62:
Всякий недород всегда и везде вызывает дороговизну, иногда страшное повышение цен на все необходимые продукты,—вызывает деятельность особого класса промышленников — «перекушциков», «кулатчиков», «вязчиков» и др., спекулирующих на повышении хлебных цен, которые иногда становятся совершенно недоступными для бедного люда и заставляют его прибегать для спасения жизни к вредным хлебным суррогатам и пр. Затем бедствия голодовки могут до крайности усиливаться при недостаточности в пораженной недородом местности наличных средств, как хлебного запаса на месте, так и провоза его из-за рубежа; тут опять, в видах быстрого воздействия на общественную нужду, прибегали к принудительным мерам, к установлению на время голода хлебной экспроприации и к временному запрещению хлебного экспорта из местностей недорода, а в крайнем случае и из всего государства. К таким-же крайним мерам, вытекающим из интересов общественной нужды, нужно относить запрещение винокурения, поглощающего немало хлеба, а также сокращение служебных окладов."

Мякотка:

"С. 64-68:
Меры против хлебной спекуляции (кулачества). Как замечено выше, хлебная спекуляция, достигшая в московскую эпоху громадных размеров и бывшая в то время одной из причин дороговизны хлеба, в земскую эпоху едва-ли могла иметь большое развитие. Ей мешала старая разобщенность зажитий, повсеместное бездорожье и другие условия, препятствовавшие вообще развитому обмену продуктов. Тем не менее нельзя сказать, чтобы старому времени вовсе не была известна деятельность «откупщиков» — позднейших кулаков. С ними знакомила русских людей с древних времен кормчая: Эклога строго наказываешь откупщиков, занимавшихся перепродажей продуктов и спекулировавших на «лихву» путем повышения цен («О откупщицех, откупующи что, да отсекают им роуце» — Экл., зач. 16, гл. 39). В виду такого строгого правила и поучения древних русских пастырей запрещали «мздоимство» и «лихоимство», как большое общественное зло древней Руси (см., напр., Павлова Сборн. 25 , 841 и пр.), разумея здесь лихвенные и ростовые сделки не только по обыкновенным займам, но и по купле и гостьбе.

В XV веке кулачество является несомненным фактором в торговом деле, — уже в то время оно стало налагать свою цепкую руку на хлебную торговлю, вредно влияя на народное благосостояние. В известный голод 1421 г. в Пскове и его пригородах, кроме больших общинных складов, хранившихся в кремлях, несомненно были также по городам и волостям хлебные склады торговых людей, спекулировавших хлебом в свою пользу за счет общественного бедствия. Еще раньше, по поводу голода 1409 г., летописец жалуется на спекуляцию житопродавцев, — на то, что народ умирает с голоду, а торговцы богатеют (Никон, л. V, 26). Обстоятельства эти вполне оправдывают свидетельство Иосифа Волоколамскаго о том, что еще старые князья в пору голодовок принимали против недорода и хлебной спекуляции такие принудительные меры, как установление в пору голодовок указных цен, под угрозой строгих взысканий. По свидетельству того же святителя, такие меры применялись в его время в Москве в. кн. Василием И в. (А.И. I, 216).

В XVII в. хлебная спекуляция постоянно вызывала со стороны правительства репрессивные меры. Для прекращения голода 1601 г., Борис принимает строгие меры против кулачества и установляет таксацию «уложенных» цен на хлеб. В недавно напечатанном (см. Рус. Старину за 1891 г., ноябрь) указе ц. Бориса Годунова, от 3 ноября 1601 г., находим любопытный сведения о хлебной спекуляции того времени и о мерах против неё. Перекупщики заранее, при первых слухах о недороде, закупили хлеб по сравнительно дешевой цене и держали его в своих амбарах и закромах, — ожидая еще большей корысти, перехватывали у крестьян хлеб по дорогам и на рынках, в ожидании подъема цен. «А которые крестьяне живут у Соливычегодской (указ был послан в Сольвычегодскую и Усольскую землю, для прекращения тамошней голодовки) вблизи, верстах в дватцати, и в тридцати, и в сорока, и больше, повезут Соливычегоцкой, и на торшки, и на ярмарки своего крестьянского прежнего и нынешнего паханья и привознего хлеба, и посацкие-де, и всякие люди скупщики, сговорясь на многие статьи, выезжают и выходят к ним па встречу по всем дорогам во всякие дни и стоят на тех дорогах версты за две, и за три, и за десять, и больше, по хотя тех крестьян с хлебом на торг и на ярмарку для вольные дешевые продажи пропустите и у них тот весь хлеб на тех дорогах, не допустя к торгу, закупают». В виду таких приемов хлеботорговцев, царь приказал «проведывать и сыскивать» всех скупшиков, затаивших хлеб, и установил «уложенную» таксу, которая для Усольской земли назначалась ровно в половину против поднявшихся цен. Правительство запрещало скупать хлеб: «а будет где у Соли и в Усольском уезде после сего нашего уложения и крепко учинения заповеди учнут которые люди по прежнему воровати, ездя по селам и по деревням деньги на хлеб задатчить, и закупать, и цену на хлеб дорожити, и хлеб продавати не по нашей уложенной указной цене, и вы-б тех воров скупщиков волели по торгам бити кнутьём нещадно; а ково изымают в другие и в третие, и вы-б их били кнутьём и метали их в тюрьму на время; а которые люди не хотя по нашей указной цене хлеб продавати, да тот хлеб у себя затаят и затворят, и вы-б тех людей метали в тюрьму и правили на них заповеди по пяти рублев на человеке». И в других местах голодовки установлялись те же «уложепные указные» цепы на хлеб и применялись строгие меры против кулачества ради прекращения народного бедествия. (См. Стога, 22). Тот же Палицын, в своем описании голода, бывшего в 1608 г., сообщает сведения о такой же хлебной спекуляции в Москве, какая практиковалась в голод 1601 г. житопродавцы московские вошли между собой в стачку, согласились везде закупить наличный хлеб, воздержаться с его распродажей, выждать, пока «отягчится цена», и тогда взять с хлеба «десятерицею прикуп».Вследствие стачки торговцев, скупивших весь наличный хлеб в окрестностях столицы, а также вследствие закрытия неприятелем всех путей в столицу, последняя лишилась всякого подвоза хлеба. В таких трудных обстоятельствах царь Василий Шуйский прибегает «к градскому закону» Кормчей, грозящей, как мы видели, «откупщикам» отсечением рук, старается подействовать принуждением на стачников, установляет указную цену, по какой все торговцы должны были продавать народу хлеб. И позже спекуляция в голод практикуется по прежнему, — принимаются систематические меры против хлебной спекуляции, появляются царские указы, направленные к урегулированию свободной торговли хлебом и к ограничению кулачества.

Вопрос этот был поднят в 1660 г. на известном совещании бояр с торговыми людьми о причинах дороговизны продуктов и о мерах против неё. Торговые люди указали на «закупшциков, кулащиков и вязчиков», по общему соглашению, компанией скупавших хлеб и поднимавших на него цены по своему усмотрению, — как на одну из причин тогдашней дороговизны, и предлагали «отставить» закупщиков, запретив им являться на рынки раньше положенного времени (до 6-го часа дня), и установив для крестьян свободную торговлю хлебом.

Из показаний торговых людей, как и из последовавших затем указов о закупщиках, кулащиках и вязчиках, видно, что главною их целью была личная нажива, посредством возможно большего повышения цен на продукты. Они старались «компанией» скупать хлеб большими партиями, на месте, по селам у самих крестьян, задерживали и отбивали по дорогам крестьян, привозивших продукты на рынки, по соглашению между собой установляли на продукты вьтсокие цены и вообще стремились монополизировать, забрать в свои руки весь хлебный рынок, быть полными хозяевами всей хлебной торговли. Всё это, собственно, должно было вредно отражаться на благосостоянии народа.

Правительство поэтому должно было принимать меры ради урегулирования рынка на основаниях, но шедших в разрез с общественными интересами. И действительно, в том же году, когда по требованію царя Алексея Михайловича состоялось совещание бояр с торговыми людьми о причинах дороговизны, правительство распорядилось, чтобы поселяне не продавали хлеба на месте в отвоз перекупщикам, а сами бы отвозили его в города на рынки, под угрозой строгих взысканий кулащикам и вязчикам, продолжавщим свой промысел (П.С.3., 284). Те-же меры подтверждались в наказе 1681 г., о померных пошлинах и в боярском приговоре 1693 г., о запрещении хлебной спекуляции во всех её видах и формах, с угрозой перекупщикам и вязчикам «быть в жестоком наказании и в вечном разорении, безо всякого милосердия и пощады». «Голодные цены», установлявшиеся по указу царской власти при Годунове и Шуйском, заменяются здесь, как строгими наказаниями за кулачество, так и открытием для крестьян свободного привоза и торговли сельскими продуктами на рынках (см. выше о подвозе хлеба). Указные цены установлялись только при продаже хлеба из казенных магазинов.

В прошлом веке хлебная спекуляция практиковалась в тех же формах, как и раньше. Источники говорят о перекупке хлеба на месте у самих продавцов, о «вязках» перекупщиков между собой («собрався компаниями» для перекупки хлеба большими партиями), о «согласии» перекупщиков с продавцами с целью повышения цен и пр. (см, напр, П.С.3. 4634). В 1723 г . было велено описать у купцов и промышленников хлеб (для обязательной продажи голодавшим по указной цепе), «для того, чтоб они, у продавцов скупая, хлеб высокою ценою не продавали и тем-бы большой тягости народу не чинили» (П.С.3. 4168). Через два года вышло общее запрещение перекупа и других форм хлебной спекуляции, под угрозой при ослушании лишения товара; «за помешательство» на торгу купцам перекупщики наказываются морскими кошками «по вине» (ib. 4634). В уставе благочиния (1782 г.) к уголовным преступлениям против «общей народной торговли» отнесен перекуп товара, виновные отсылаются к суду.

Главною-же мерою против хлебной спекуляции является с Петра В. урегулирование цен на хлеб и другие продукты первой необходимости. В голодовку 1723 г. было велено всем продавать в местах голода хлеб по указной цене: брать, сверх покупной платы, платежа пошлин и других «правдивых» расходов, «прибыли» по гривне на рубль, под угрозой лишения всего капитала, «на сколько у кого хлеба ценою ость» (П.С.3. 4168). В то-же время приказано было камер-коллегии составлять прейскуранты, по примеру «иностранных, еженедельно печатающихся»; прейскуранты печатать о хлебных ценах в России и заграницей (в Амстердаме, Лондоне, Данциге и др.), «переводя на российский язык из иностранных», и «в народное ведение продавать, дабы знали, где что дешево или дорого» (ib. 4293). В 1737 г. таксация цен, установленная при Петре В. лишь на время голода, получила значение постоянной меры для всего государства и распространена на всякие хлебные и лесные продукты. Велено было «в продаже цен не возвышать и дорогими ценами не продавать и тем народной тягости но чинить»; было приказано продавать все продукты по указной цене, установленной при Петре В. (по гривне на рубль): «а больше-б отнюдь никто ни на что на оное цены не прибавливали, под отнятием всего того, по подлинному свидетельству, безденежно» (П.С.3. 7267). В 1741 г. установлен был на изложенных основаниях порядок таксации продуктов и определены особые чиновники для надзора за продажею припасов (ib. 8422). Петровская таксация цен существовала до времен Екатерины II, которая в 1784 г., после упорядочения свободной торговли на рынках съестными припасами (см. выше о провозе хлеба), считала возможным запретить таксы, «кои только в угнетение обращаются» (ib. 16080). Впрочем, вскоре сама императрица убедилась, что принятая ею мера не замедлила вызвать кулачество, начавшее спекулировать на повышении цен, и потому признано было (в 1785 г.) необходимым «еженедельно в местных ведомостях печатать цены хлебу и другим припасам, необходимо нужным для народа, дабы промышляющие оными, ведая цены, и находя спою собственную пользу, могли делать подвоз всего того, a сие и есть самое надежнейшее средство упредить не только недостаток, но и большую дороговизну» (П.С.3. 16143)."

Бонус, про хлебную экспроприацию:

"С. 69:
Хлебная экспроприация. Мера эта стала практиковаться у нас в московскую эпоху, хотя есть указания на то, что к ней прибегали еще старые земские князья.

В XVII в. упоминается о хлебной экспроприации в голод при Московском великом князе Василии Ив. (Доп. А.И. I, 216). Ту-же меру применил Годунов для прекращения голода, бывшего в русской земле в 1601 и 1602 гг.: по его приказу, все архиереи, монастыри, бояре и дворяне, жившие в деревне, обложены были обязательной повинностью вывозить в места, страдавшие от голода, весь свой излишний хлеб на продажу за половину цены беднякам (Карамз. VI, прим. 180; ср. Стога, 22). В приведенпом выше указе царя Бориса о мерах против закупщиков в Сольвычегодекой и Усольской земле, где в 1601 г. свирепствовал такой-же голод, как и в других местах Московского государства, говорится о «сыске» и «описи» хлеба у торговцев, затаивших скупленный ими в больших партиях хлеб: «а которые люди не хотя но нашей указной цене хлеб продавати, да тот хлеб у себя затаят и затворят, и вы-б тех людей метали в тюрьму и правили на них заповеди по пяти рублей на человеке; a хлеб переписав, имали и продавали по нашей уложенной цене против сей грамоты. А деньги на том хлебе взяв, отдавати тем людем, у ково тот хлеб отпишете» (см. «Русская Старина», 1891 г., ноябрь).

Царские указы о хлебной экспроприации, составлявшей в ХVІІ в. для населения, в неурожайные годы, такую-же общественную повинность, как и поставка хлебного жалованья и кормов для служилых и ратных людей, появляются и позже, особенно с 60-х годов XVII в. Таким образом, указом 1661 г. повелено было, в видах существовавшей дороговизны хлеба, из всех мест Понизовых и Украйных везти излишний хлеб и соль в Москву и продавать «мерною» (указною) ценою, «оставляя немерные прибытки под страхом опалы и торговой казни без пощады» (А.Э. IV, 126 ) . В следующем году государь повелевает: для кормления служилых и всяких скудных людей, митрополитам и другим духовным властям, дворянам и всяких чинов людям вывозить на рынки для продажи свои хлебные запасы (ib. 133).

Обязательная повинность вывозить и продавать излишний хлеб в недородных местах совершенно аналогична с повинностью сельских жителей в местностях, которым грозило неириятельское нашествие, отвозить все хлебные запасы в житницы, устраивавшиеся в городных осадах, а остальной хлеб обязательно продавать по вольной цене, под угрозой раздачи его ратным людям безденежно или (в случае приближения неприятеля) даже сожжения хлеба и других кормов, не взятых в городные житницы и оставшихся по селам в кладях (скирдах), чтоб оставить наступавшего неприятеля «беззапасным» (П.С.3. 287). Как в осадное время частные интересы должны были подчиняться общественным в видах обеспечения земской обороны, так и в неурожайные и голодные годы частные лица, обладавшия хлебным достатком, обязаны были приходить на помощь обществу, служить интересам общественного благосостояния.

Система хлебной экспроприации, обязывавшая землевладельцев и хлебопромышленников доставлять свои хлебные запасы в неурожайные местности, для продажи хлеба нуждавшимся в нем по «указным» ценам, практиковалась в прошлом столетии, как главная мера против голодовок, вплоть до времён Екатерины II, когда с большей энергией принялись за организацию других, более свободных средств обеспечения общественных нужд в неурожайные годы (казенных и общественных хлебных запасов, общественных работ и пр.)."

Это что же получается?

Кулаки — мрази, наживающиеся на народном горе и голодных смертях.

Коммунисты, оказывается, ничего про кулаков не выдумали.

Все противокулацкие меры придуманы и применялись еще при царях.

Коммунисты смекнули, что не надо ждать голода, чтобы прижимать кулаков. Прижимать надо сразу.

И опять ни слова про "неразжимающиеся пальцы".

Некоторые методы борьбы с голодом...

Материалы для изучения свойств "голодного" хлеба. Казань. Типо-литография Императорского Университета. 1893.
С. 226:

"Пробежим сначала бегло те меры, к каким прибегали с древних времён для прекращения голодов; их можно разделить на следующие группы: меры свободного воздействия и меры принудительные:
…
II) Меры принудительные.
…
9) Меры против хлебной спекуляции (кулачество)
В XVII ст. (1601) установлены «уложеные, указные» цены на хлеб и применяются строгие меры против кулачества ради прекращения народного бедствия."

Да что ж такое-то? Опять кулаки — вонючие мрази, наживавшиеся на крестьянстве (даже в голодные годы). А не "самые трудолюбивые и работящие с неразжимающимися от работы пальцами". Как так-то?

Ну и "хлебная экспроприация" (см. скан). Это что, принудительная продажа излишков по фиксированным ценам тоже не коммунистами придумана? Ой…

Кулак: Толковый словарь живого великорусского языка. В.И. Даль. 1881

Кулак: Толковый словарь живого великорусского языка. В.И. Даль. 1881 год. Том второй.
С. 219:

"Кулак …Скупец, скряга, жидомор, крепыш; перекупщик, переторговщик, маклак, прасол, сводчик, особ. в хлебной торговле, на базарах и пристанях, сам безденежный, живёт обманом, обсчётом, обмером…"

И опять ничего про "труд от зари до зари" и "неразгибающиеся пальцы".

Что ж такое-то!

О кулаках: Harold Whitmore Williams, Ph.D, Russia of the Russians, 1914

Harold Whitmore Williams, Ph.D, Russia of the Russians, 1914. P.353:

"In Dubki, as in hundreds of other villages, the co-operative store has greatly diminished the power of the village tradesman, who by his exorbitant charges and his methods of giving credit accumulates property at the expense of the weaker villagers and is known commonly as the kulak or fist."

"…который своими непомерными тарифами и методами предоставления кредитов накапливает собственность за счет более слабых жителей деревни и широко известен как кулак…"

И тут коммунистическая пропаганда, ну что ж ты поделаешь-то, а? )))

Кулак это "village tradesman", а никакой не "самый трудолюбивый и работящий с неразгибающимися от работы пальцами".