Warrax
Наследие Грейгара
Зло приходит в мир лишь тогда, когда появляются глаза, видящие зло, там, где зла нет по сути. Когда появляется сердце, чувствующее зло, там, где нет его. Книга Тьмы, 7:6 |
Алдомир обвел уставшим взглядом присутствовавших в Зале Совета. Заседание шло уже третий час — и безрезультатно. Нобили были весьма сведущи в торговых делах, но в военных... Уже почти три столетия ни один враг не осаждал стен Вейна— и всем казалось, что это продолжится до конца мира. Но мир будет существовать ещё долго, а, может быть, и вечно, но уже без Вейна — если они не смогут ничего предпринять. Миркинги появились внезапно, из Забытых Земель — и прошли всесокрушающей волной по сопредельным баронствам, задержавшись сейчас перед стенами города. Алдомир знал, что эта задержка не будет слишком долгой — он никогда не видел столь сильной армии. Да что там не видел — ещё месяц назад он даже и не предполагал, что такая может существовать. Тем более, настолько хорошо экипированная и обученная — видно, зря нобили забыли про Забытые Земли; ничего нельзя забывать у себя за спиной, ибо не знаешь, кто и с каким намерением смотрит тебе в спину...
Находившиеся в Зале угрюмо молчали. Спокойствие, по крайней мере внешнее, соблюдало лишь трое, помимо Алдомира. Барон Мирдар, стратег Вейна, которого не удавалось вывести из его привычного благодушного состояния ещё никому— он удивительно соответствовал своему имени, невысокий, круглощекий, с заметно наметившимся брюшком, которое он безуспешно пытался стянуть широким поясом, и, как всегда, с улыбкой на пухлых губах. Не раз иноземные послы с удивлением смотрели на коротышку совершенно не воинственной внешности, пока один из них не решил провести назидательный, с его точки зрения, эксперимент, и пожал руку Мирдару, не сняв латную перчатку. Это было вопиющим нарушением этикета — сначала не снять броню с руки, а потом вопить во всю глотку, держась за основательно помятую руку, нарушая весь ход торжественного приема, пока дворцовая челядь спешно искала кузнеца, чтобы снять искореженное железо. А потом Мирдар показал себя уже и как полководец, разбив наголову войска пославшего посольство, обидевшегося на обращение с его представителем. Но тогда войска противника превосходили его всего в два раза, сейчас же осаждавших было больше как минимум раз в десять. Как только они соберут осадные машины, падения города останется ждать недолго. Еще двое были жрецами Эль-Хая, почитавшегося в Вейне и его окрестностях. Их благодушие нарушалось только в одном случае — когда кто-то высказывал непочтение Светлому Божеству, но такого не случалось давно— жители Вейна исправно приносили пожертвования и усердно молились в Храмах.
— Почтенные, — обратился Алдомир к жрецам, не проронившим ни слова за сегодня,— Может быть, вы сможете что-то сделать, ведь вам подвластны силы магии, каковые не раз вы демонстрировали во время праздников Светлого?
— Нет, здесь мы бессильны. Мы служим Светлому Эль-Хаю, и не можем причинить вред никому из живущих — таковы Его заветы.
Мы можем лишь скорбеть о просить Его даровать нам быструю смерть, — после небольшой паузы ответил Амироэль, благоговейно сложив руки в молитвенном жесте, — И вам, мой повелитель, я советую смириться и не проливать лишней крови— тогда всемогущий дарует нам, как мученикам своим, вечное блаженство после смерти.
Аниэль, второй жрец, повторил жест и зашевелил губами, мысленно читая молитву. Несмотря на беззвучность молитвы, сами губы почему-то издавали причмокивающие звуки, и это вызвало у Алдомира волну раздражения, которую он постоянно пытался подавить в себе с начала заседания. Он даже слегка привстал с трона, опершись кулаками на подлокотники — память его никогда не подводила, а зрелище во время ежегодного праздника Чествования Светлого, когда оба жреца метали молнии на потеху толпе, демонстрируя, какую силу даэт Эль-Хай верным его. По его мнению, это весьма бы не понравилось миркингам — если бы удалось уговорить жрецов сделать то же самое не ради потехи, а для дела...
— Но разве не обрадует Эль-Хая спасение тех, кто почитает его? — с трудом сдерживаясь, спросил Алдомир, — разве гнусные миркинги не заслуживают смерти? Разве не могли бы вы обрушить священный гнев Эль-Хая, испепелив их?
— Не кощунствуй! — вскинулся Амироэль, — низменный гнев чужд Всеблагому! Всё, что творится на земле — ведомо ему, и, видно мы чем-то прогневили Его, раз отвернул он от нас свой светлый лик и допустил осаду Вейна гнусными дикарями!
— Как же мы могли его прогневить, если ему чуждо чувство гнева? — пробормотал себе под нос Мирдар, но так, что его никто не услышал — он весьма скептически относился в всеблагому, но не афишировал свои взгляды — инакомыслие, с точки зрения жрецов, было страшнейшим грехом. Даже более сильным, чем недостаточное еженедельное подношение Даров в храм.
Амироэль долго еще разорялся в гневе, но Алдомир не слушал его — этому он научился давно, практически сразу, как только, поддавшись аргументам жрецов, сделал поклонение Эль-Хаю государственной религией. Да, править народом с того времени стало куда проще, но общаться с жрецами с каждым годом было всё труднее.
Впрочем, это его сейчас не волновало— с зарвавшимися жрецами потом надо будет что-то делать, повышать голос на правителя не дозволяется никому... Но что делать сейчас? Он в очередной раз провел взглядом по собравшимся чиновникам — все с благоговением слушали вс— более распаляющегося Амироэля, все... нет, не все — Мирдар смотрел прямо на него. По этикету он не мог спросить первым — но спрашивал слово взглядом.
— Молви, стратег, — достаточно громко сказал Алдомир в Сторону Мирдара, и Амироэль заглох на полуслове, шокированный тем, что его прервали.
— Майлесондир, — негромко, но чётко произнес Мирдар.
Повисла мрачная тишина.
— У нас нет другого выхода, повелитель, — добавил он.
— Ты подумал, что предлагаешь? — тихо спросил Алдомир, но слышно было всем — тишина была абсолютной, только капли клепсидры в углу нарушали безмолвие.
— Я всегда хорошо думаю, перед тем, как что-то сказать, — с достоинством ответил стратег.
Это Алдомир знал и без него... Он доверял своему стратегу, не раз в конце собрания в нескольких предложениях высказывавшего решение проблемы, о которой громкогласно спорили остальные в течение нескольких часов. Но предложенное решение было неожиданным для него... Мейлесондир хранился в сокровищнице уже несколько веков, но использован был только дважды. Первый раз зловещий меч поднял на врага его создатель, Грейгар Безумный — тогда он и обрёл свое прозвище. Вторым был, через столетие, правитель Вейна Безымянный. Он хотел увеличить ленные владения — и воспользовался для этого мощью Майлесондира. Его желание исполнилось — но менее чем через год, мучимый совестью, он раскаялся в содеянном, повелел, чтобы его имя было вычеркнуто из всех исторических документов, издал указ о недопущении произнесения его имени впредь, отрёкся от престола и сложил с себя корону. На следующий день его видели в последний раз, когда он в простой одежде паломника, с тяжёлым посохом в руке, выходил из городских ворот. С тех пор его имя действительно забыли — и называли его Безымянным.
И с тех пор никто не брал в руки Проклятый Меч.
Но как иначе спасти Вейн?
А спасти Вейн такой ценой — значит обречь на вечные муки в посмертии того, кто возьмет меч в руки...
Взляд Алдомира стал отрешённым — он вспоминал старинный манускрипт, написанный современником Грейгара.
История Майлесондира была в чем-то весьма обычной — пятьсот лет назад чуть ли не в каждом городе был маг, способный выковать магический меч — конечно, не такой силы. Но такие мечи служили, пока был жив их создатель — и становились простыми железками после его смерти, причем даже не особо хорошими, поскольку магическая составляющая всегда была важнее, нельзя же обладать одинаковым искусством и в магии, и в кузнечном деле.
Грейгар, пожалуй, был исключением — он родился в семье кузнеца и с малолетства помогал отцу. К двадцати годам его мечи уже славились по всему Вейну — как качеством стали, так и своеобразной красотой и элегантностью. Он никогда не украшал меч позолотой или драгоценными камнями, используя только гравировку и чеканку, но многие вельможи носили его изделия с большей гордостью, чем разукрашенные парадные безделушки — в те времена и нобили часто доставали меч из ножен.
А в двадцать один Грейгар узнал, что у него есть магические способности — узнал случайно, повстречавшись на ярмарке с магом. Да, в те времена настоящего мага можно было встретить даже просто на улице... Обычно маги брали учеников не старше семи лет — до того, как детский ум закостенеет и станет слишком неуклюжим для обучения магии, но тут почему-то маг решил сделать исключение. Сила Грейгара была велика, но управлять ей ему давалось с трудом. После нескольких лет обучения он наконец решил, что ковать мечи — для него более подходящее занятие. История не сохранила имя мага, но это и неважно.
И еще несколько лет Грейгар ковал мечи — такие же, как раньше, без малейшей примеси магии, даже без простейших заклятий, сохраняющих заточку.
А ещё через несколько лет было Нашествие.
Из всего селения, где всю жизнь провел Грейгар, в живых остался он один, и то случайно — ушёл за редкой рудой далеко в болота, а такой поход занимал у него обычно около двух недель.
Когда он вернулся, единственными живыми существами в деревне были мухи, густо облепившие трупы... Позже менестрели придумали красивую легенду, в которой стихами (весьма занудными, к слову), описывалось горе, постигшее Грейгара, как он плакал над трупами отца и матери, а также братьев и сест—р (их количество варьировалась от двух и до десятка, в зависимости от выпитого менестрелем), как он клялся отомстить за невесту...
На самом деле вс— было проще. Мать Грейгара умерла, когда ему было пять лет, сест—р у него не было вовсе, а единственный брат ушел в на—мники за три года до этого события и с этого момента вестей от него не поступало. Невесты же у него не было вовсе — хотя он и пользовался неизменным успехом среди деревенских девок. Но ведь не будешь же перечислять в балладе имена всех, кто побывал на сеновале у главного героя песни? Так что тут менестрели приукрасили всё, что только можно...
Так что Грейгар ушёл в лес не из-за стремления отомстить, а просто потому, что не было другого выхода.
И вот там, скрываясь в мокрых землянках более года, не имея возможности заниматься любимым делом — он и возненавидел захватчиков так, что последствия этого остались в мире, заключенные в сталь Проклятого Меча. Никто теперь не знает, почему дочь кагана кочевников передвигалась практически без охраны — возможно, никто из лесовиков давно не проявлял активности — была поздняя осень, и надо было хоть что-то запасти на зиму — проблема выживания была весьма актуальной. Каким образом пересеклись повозка с отрядом лесовиков, было ли это случайностью — теперь уже не знает никто. Известно только то, что, перебив немногочисленную охрану, вместо убитого оленя промысловики привезли связанную девушку, дочь кагана — что было записано в подорожной, позволявшей проезжать беспрепятственно через все заставы, кроме этой, не указанной ни на одной карте. Вероятно, с ней просто хотели позабавиться — несколько десятков здоровых мужиков, дичающих в лесах, соскучились по женскому телу, но ей повезло ещё меньше.
Когда-то давно, во время обучения у мага, Грейгар прочитал и те записи, которые маг ему не объяснял — тот не слишком скрывал свитки, полагая, что потом все равно черед дойдет и до них. Там и объяснялось, как делать магические клинки — не самозатачивающиеся или светящиеся игрушки, а настоящие, обладающие Силой.
Методов применялось много, и все они были достаточно неприглядными — свиток, видимо, был написан магом с литературным талантом, причем обладающим весьма живой и своеобразной фантазией. Опытный чародей сразу отсеял бы излишние украшательства и понял бы главную мысль — необходима кровь того вида существ, которых планируется умерщвлять этим мечом. Не так уж и много — менее трёх горстей. Их можно было спокойно взять из вены — и оставить давшего кровь в покое. Но Грейгар не был знающим магом —он был учеником мага, причём с потрясающей, хотя и неразвитой, Силой. Ему показалось главным то, что было в свитке художественным элементом — страдания жертвы.
Во время недельной ковки меча все лесовики переселились в другое место, уйдя из обжитых землянок, и только сам Грейгар относился равнодушно к воплям дочери кагана — он занимался своей работой, не обращая на неё никакого внимания. Он испытывал к ней ненависть такую же, как и ко всем кочевникам — и он переплетал эту ненависть с полосами булата, перековывая лезвие вновь и вновь...
Грейгар решил не использовать изощрённые пытки, описанные в манускрипте — ему нельзя было отрываться от ковки. Поэтому с самого начала жертву в углу кузни посадили на кол— казнь, принятая в среде самих кочевников, показалась кузнецу наиболее логичной. Но обычно острый тонкий кол прорывал мягкие ткани и за несколько часов добирался до жизненно важных органов — человек умирал достаточно быстро. Ему же был нужен живой материал в течение всей работы — и кол был взят толстый и конусообразный. Неглубоко проникнув, дерево с трудом продвигалось дальше, медленно разламывая тазовые кости.
Небольшой вес пленницы только замедлял процесс.
Каждый раз после перековки заготовка меча остужалась на теле жертвы — не погружаясь в тело, а оставляя поверхностные ожоги, получая свою силу от мгновенно вскипающей и испаряющейся крови, отчего тело, казавшееся большую часть времени бесчувственным, дёргалось, издавая ещё более громкие вопли от того, что кол погружался всё глубже из-за рывков. Грейгар обливал водой извивающийся полутруп и продолжал ковать меч дальше.
Постепенно металл становился все более тёмным, и через неделю он стал чёрного цвета. Чёрным, как ненависть Грейгара.
Еще три дня он делал рукоять — уже не обращая внимания на стоны в углу кузни. И только ещё через два дня стоны прекратились, но Грейгара к тому времени давно не было в кузнице.
Его Меч был создан.
Имя ему было дано Майлесондир.
Все знают, что это означает — Проклятый Меч. Но никто не знает, на каком языке.
Подозревают, что на языке кочевников.
Но на нем теперь уже никто не разговаривает.
Алдомир поднял взгляд на нобилей — все отвели глаза — никто не хотел присоединиться к столь страшному решению.
— Решено, — тяжело и тихо произнес правитель, поднимаясь с места.
— А-а, — Амироэль никак не мог произнести что-либо членораздельное, — А-а помнит ли повелитель о способе, каким только и можно привести в действие Проклятый Меч?
— Прекрасно помню, — решившись на действие, Алдомир не имел привычки отступать,— убить им маленькую невинную девочку приблизительно двенадцати лет от роду. Что лучше, — смерть одного человека или всего Вейна?
Амироэль и Аниэль завопили синхронно, размахивая руками, то воздевая их к небу, то протягивая в негодующем жесте в сторону Алдомира. Со стороны это смотрелось весьма забавно, особенно если учесть звуковое оформление — голоса жрецов, вопящих каждый своё, сливались в дуэт, которому позавидовали бы коты по весне.
Алдомир хмуро глянул в их сторону и решил не обращать на них внимания вообще. До конца осады, чем бы она не кончилась. Но не дольше.
— Капитан, — обратился он к стражнику,— возьмите с собой еще четверых и принесите Майлесондир из арсенала. Вот, возьмите мой перстень как пароль. Кто-нибудь, выйдите из Зала и приведите с собой девочку. Первую, которая попадется. Пусть за нас решит случай.
Кроме капитана, никто не двинулся с места.
Алдомир нахмурился и уже было открыл рот, чтобы высказаться, но его опередил Мирдар, медленно встав и направившись к выходу — он чувствовал себя ответственным за свое предложение.
Через полчаса все было готово — меч, принесенный прямо в ларце, в котором и хранился, лежал на специально принесенном столике около Алдомира. Девочка удивленно оглядывалась, не понимая, зачем её привели. Впрочем, её больше занимала обстановка Зала Совета — она здесь никогда не была, и любопытство заставляло её вертеть головой во все стороны. Нобили стояли, как окаменевшие, никто даже не переминался с ноги на ногу. Среди них был и отец девочки — его придерживали под руки двое слуг, но он ничего не смел сказать после того, как на него одновременно недовольно глянули Алдомир и Мирдар. Желание жить перевесило в нем отцовские чувства. Двое жрецов стояли чуть в стороне с негодующе-обиженными лицами. Они уже давно отвыкли от того, что кто-либо не следует немедленно их указаниям.
Мирдар медленно подошел к ларцу, открыл крышку и взялся за Меч обоими руками. Ему явно не хотелось этого, но он знал, что, кроме него, никто этого не сделает.
Так же медленно он достал Майлесондир, и тот заблистал в его руке сполохами тьмы. Его чёрное лезвие не имело никакого другого цвета — оно не было ни иссиня-чёрным, как крыло ворона, не чёрно-зеленым, как чешуя дракона — а просто чёрным, без единого проблеска. Но тем не менее создавалось впечатление, что на его лезвии оттенки чёрного перетекают друг в друга — несмотря на многократные попытки, ни один художник не смог зафиксировать это на картине.
Мирдар сжал меч в перчатке и сделал шаг к девочке. Она наконец поняла, что её сюда привели вовсе не с целью полюбоваться золотой лепниной под потолком и испуганно замерла.
Стратег невысоко поднял Меч — и, сжав зубы, сделал шаг вперед. Его жертва испуганно вскрикнула и попыталась бежать, но её тут же схватили двое ближайших стражников. Мирдар занес лезвие, примериваясь к шее девочки — он не хотел доставлять ей лишних мучений, хотя многие легенды о Проклятом Мече говорили, что его надо погрузить в живот жертвы и оставить там, пока та не умрет.
Неожиданно он замер и уставился на дверь, не сразу осознав, что он видит чужого в Зале Совета — такая мысль не сразу укладывалась в голове, настолько это была противоестественно.
Незнакомец стоял у двери и улыбался, осматривая помещение. Он был выше среднего роста, плотного телосложения, одет в чёрный костюм и такого же цвета кожаную куртку. Длинные тёмные волосы были небрежно откинуты назад, вопреки существующей моде на пышные высокие прически. Судя по его виду, взгляды, уставленные на него, были ему глубоко безразличны — он оглядывался вокруг почти с неприличным любопытством.
— Не будет ли любезен кто-либо подсказать, а что тут происходит? — раздался его голос, нарушая установившуюся тишину, — я тут шёл мимо вашего города и решил зайти... Видно было, что он слегка шутит, но настроение окружающих мало соответствовало его благодушию.
Мирдар с видимым облегчением опустил меч, хотя и осознавал, что чуть позже всё равно придется его использовать, и повернулся к незнакомцу:
— Как посмел ты войти в Зал Совета без приглашения?
— Ну, — так же улыбаясь, ответил вошедший, — я решил, что войти без приглашения будет более вежливо, чем попроситься, получить отказ и войти. Вы так не считаете?
Мирдар уже набрал воздух в свои объемистые легкие для ответа, но, неожиданно для самого себя, решил немного помолчать. Что-то его насторожило в облике наглеца, а своим предчувствиям он доверял.
— Как посмел ты, нечестивый, — вдруг раздался пронзительный вопль Амироэля, уставившегося на непрошеного посетителя выпученными от гнева глазами.
— Дархон, с вашего позволения,— парировал человек в кожаной куртке, но Амироэль продолжал на той же визгливой ноте:
— ...явиться в наш город, где мы служим Всеблагому, ты, прислужник Тьмы!!! — и закашлялся, явно надсадив горло.
Все присутствующие повернулись в сторону назвавшего себя Дархоном и уставились на серебряный медальон, висевший на его груди. Медальон, весьма тонкой работы, изображал череп, похожий на человеческий, но с удлинёнными клыками. Медальоны носили все жрецы, однако на типичного богослужителя чужак похож не был. Скорее, это было последнее, что можно было подумать, глядя на него.
— Зачем так нервничать? — слегка приподнял одну бровь Дархон, — Всеблагой, говоришь? А-а, кажется, помню — Эль-Гай, нет, не так... Эль-Гей? нет, не то... Эль... Эль... надо же, забыл! Вот символ помню — золотой голубь. Птица мира, как принято считать. Кстати, уважаемый, вы знаете, что у голубей настолько мало мозга, что они даже не могут сидеть на ветке — сразу теряют равновесие?
Амироэль во время этой тирады напоминал рыбу, выброшенную на песок — он без единого звука открывал и закрывал рот. Золотой медальон, изображавший голубя в полете, поднимался и опускался на его груди в такт судорожному дыханию. Аниэль, стоявший рядом, имел не менее возмущенный вид, но при этом старался держаться как можно незаметнее.
Алдомир, долго рассматривавший незнакомца, так и не смог прийти к определенному выводу. Но дальше молчать было нельзя.
— Кто ты такой, незнакомец? — голос правителя звучал ровно, без каких-либо эмоций.
— Дархон, я же представился... А ты, видимо, Алдомир, правитель Вейна?
"Ты" было произнесено слегка подчеркнуто, но Алдомир лишь слегка нахмурился. Этикету он придавал гораздо меньше значения, чем его нобили.
— Ты жрец, как я полагаю?
— Нет, конечно. И почему все, видя на моей груди медальон, сразу считают меня жрецом? Я маг, но никак не жрец. В отличие от них, я никому не поклоняюсь. Вам не трудно пояснить, что здесь происходит? Здесь чувствуется Сила, причем обладающих ей в достаточной степени я не вижу...
— Наши жрецы, служащие Эль-Хаю, имеют её в избытке! — раздался из заднего ряда толпы нобилей голос, показавшийся бы уверенным, если бы он не сорвался на последнем слове.
Дархон лишь улыбнулся и прошел вперед несколько шагов. Из центра Зала стал виден Проклятый Меч, который так и держал в руке Мирдар. Маг резко остановился.
— Как? Майлесондир?! Так вот он где хранился все эти годы! Теперь понятно, что я почувствовал... Вы разрешите посмотреть, хотя бы из ваших рук, полководец? — обратился он к Мирдару и двинулся в его направлении.
— Стой!!! — наконец обрёл голос Амироэль, — Я не позволю коснуться Проклятого Меча прислужнику Тьмы!
С этими словами он кинулся вперед и стал перед Дархоном, раскинув руки. То скользнул по жрецу равнодушным взглядом и попытался его обойти. Амироэль, продолжая что-то гневно вещать, вцепился в его рукав. Дархон остановился.
— Правитель, — обратился он к Алдомиру, — не могли бы вы приказать вашему слуге отойти в сторону — я всего лишь хочу посмотреть на Майлесондир, в этом же нет ничего противозаконного.
— Я слуга только Всеблагого!— прорезалась членораздельная фраза из бессвязных воплей жреца.
Алдомир отметил, что Дархон обратился к нему на этот раз на "вы", как и подобало, а вот фраза совсем зарвавшегося жреца ему не понравилась.
— Он не мой слуга, как он сам сказал. Так что я не могу ему приказывать, — испытующе глядя на мага, произнес Алдомир. И добавил после небольшой паузы: — И не должен его защищать в таком случае.
— Благодарю, — ответил Дархон и повернулся к жрецу, всё ещё стоявшему перед ним, — а ты решил препятствовать мне без видимой причины. Я полагаю, что достаточно будет сломать тебе руку, чтобы в дальнейшем ты помнил правила вежливости. Выбирай — правую или левую?
По залу прошел шепоток — с одной стороны, большинство нобилей поклонялись Эль-Хаю и уважали его жрецов, но, с другой стороны, верность их Вейну была гораздо древнее, и нежелание жрецов помочь городу не могло не вызвать у них осуждения. Так что все ждали, как будет выпутываться Амироэль из щекотливого положения.
— Можешь переломать мне и руки, и ноги, но я не сойду с места! — громко, и, как ни странно, отчетливо произнес жрец. Вероятно, помог опыт проповедей — он явно работал на публику.
— Я думаю, вполне хватит рук,— совершенно спокойным голосом произнес Дархон, перехватил руку жреца, вцепившуюся в его рукав, и резко повернул. Раздался резкий хруст и вопль Амироэля, недоуменно уставившегося на руку, изогнутую совершенно недвусмысленным образом. По толпе раздался вздох, Мирдар сделал быстрый шаг к Дархону, но на его плечо опустилась рука Алдомира, который был доволен тем, что наконец-то жреца поставили на место, причем сделал это посторонний. Все равно он хотел это сделать сам, хотя и не столь радикальным методом, но тогда возможны были осложнения с поклонниками Эль-Хая, которых в городе было большинство. А так всё складывалось наилучшим образом.
Не обращая внимание на окружающих, Дархон не спеша взял Амироэля за другую руку и так же не спеша вывернул её за спину, после чего резко дожал. Как оказалось, жрец мог орать еще громче, чем до этих пор.
Дархон оттолкнул его в сторону и подошел к Мирдару.
— Вы позволите? — совершенно не изменившимся тоном спросил он.
Мирдар перехватил разрешающий взгляд Алдомира, и медленно, двумя руками, протянул клинок Дархону. Тот так же, обоими руками, принял его и замер в восхищении. Меч был не просто красив — он был прекрасен. По крайней мере, на его взгляд — не каждому бы понравилось навершие в виде черепа и гарда в виде сложного переплетения крыльев летучих мышей.
Маг перехватил меч в одну руку. Стоявший перед ним Мирдар незаметно подал знак арбалетчикам — то, как поступил незнакомец с надоевшим стратегу жрецом, ему понравилось, — но Мирдар всегда был готов к любым неожиданностям. Дархон почти неслышно вздохнул и с явной неохотой протянул Майлесондир обратно Мирдару рукоятью вперед. Мирдар принял меч и застыл в замешательстве — он и так не горел желанием умертвить девчонку, а делать это при постороннем ему не хотелось вдвойне. Поэтому, нерешительно держа меч и глядя на него, он лишь слегка переминался с ноги на ногу, держа меч так, как будто бы оружие впервые оказалось в его руках.
Через пару минут Дархон, с удивлением глядя на явно впавшего в замешательство Мирдара, поднял голову:
— Правитель, как мне кажется, я помешал какой-то важной церемонии, и продолжаю мешать, находясь здесь. Если бы Вы сказали об этом сразу, как я вошёл — я бы мог и подождать. Я вернусь после завершения, мне хотелось бы сделать Вам предложение насчет Майлесондира.
С этими словами Дархон слегка, но с уважением поклонился и повернулся к двери. Нобили с облегчением вздохнули — всем им было не по себе от того, в чем они должны были принимать хотя бы косвенное участие.
Дархон сделал первый шаг, и тут девчонка, забившаяся в угол, зашлась в диком крике, поняв, что, как только незнакомец уйдет, жить ей останется считанные мгновения. Маг резко остановился и повернулся на крик. Его глаза удивленно раскрылись, но сразу, отразив понимание, сузились под сведенными бровями. Это продолжалось не более секунды, и затем приняло свое обычное выражение.
— Повелитель, насколько я понял, вы хотели провести древний Ритуал Проклятого Меча?
После паузы Алдомир раскрыл плотно сжатые губы.
— Да. Или ты не знаешь, что Вейн осадили миркинги?
Недоумение опять проскользнуло тенью по лицу Дархона.
— Но зачем? Неужели вы настолько суеверны? Я всегда считал Вейн весьма просвещённым городом.
— Мы не пользовались Проклятым Мечом почти полтысячелетия. В манускриптах описан именно этот способ. Наши жрецы, хотя и протестовали против ритуала, не подвергли сомнению его действенность.
— Для того, чтобы подвергнуть что-либо сомнению, надо обладать знаниями, а не забивать голову молитвами. Аниэль, стоявший рядом, наконец понял, что если он сейчас не вмешается, то авторитет жрецов Эль-Хая в Вейне резко упадет. Смех — самое страшное оружие против богов... Жрец видел, как Дархон обощелся с Амироэлем, и не хотел начинать спор — проще было закончить дело сразу. Он привычно вошел в состояние религиозного транса и ощутил, как его переполняет энергия всеблагого. За несколько секунд он сконцентрировал энергию в правой руке и метнул молнию в мага, намереваясь испепелить его на месте. Потом можно было бы это преподнести как гнев Эль-Хая на богохульника.
Нобили, подошедшие ближе к трону, испуганно шарахнулись в сторону — они прекрасно знали силу божественных молний. Но Дархон лишь поднял руку навстречу огненному шару и тот как бы вошел в его ладонь, не причинив ему никакого вреда. В сущности, он даже не отвлекся от разговора:
— Вы что, верите в эту сказку, по которой надо непременно кого-то убить, чтобы воспользоваться Майлесондиром?!
Мирдар замялся, хотя смутить его кому-либо удавалось крайне редко.
— А есть другой способ?
Дархон улыбнулся:
— Да его любой бы узнал, если бы внимательно изучил тот же манускрипт, на который вы ссылаетесь. Нельзя же воспринимать сказки так серьезно... Что, по-вашему, важнее — внешние проявления или внутренняя сущность?
— Конечно, внутренняя, — не понимая, к чему клонит маг, осторожно заметил Мирдар.
— Ну вот, так что назначение всей этой процедуры убийства совершенно посторонней жертвы — всего лишь способ возникновения состояния гнева. Бесчестный вынужденный поступок обычно вызывает гнев, а, поскольку ритуал исполняется всегда для конкретной цели, то Сила меча направляется против действительной причины — вот, например, сейчас это миркинги.
Дархона прервал Аниэль, вышедший из-за колонны, куда он отскочил после неудачной попытки сжечь мага:
— И это смеешь говорить ты! Ты, на груди которого я вижу знак Зла, который убил не один десяток людей, поклоняясь...
Дархон повернул голову.
— Как интересно — я узнаю о себе всё больше и больше. Вот теперь узнал, что поклоняюсь злу, хотя всю жизнь был уверен, что это понятие, в сущности, ничего не обозначает. Насчет десятков— ты тоже не прав. Я убил за свою жизнь не десятки, а сотни — но только тех, кто мешал мне, а не из-за собственной тупости и нежелания повысить уровень своих знаний. Кстати, жрец, ты начал меня раздражать.
Фраза была произнесена совершенно ровным голосом, без какой-либо угрозы, но Аниэль прервался на полуслове и медленно, пытаясь сохранить достоинство, начал передвигаться по направлению к выходу.
— Так вот, стратег, совершенно необязательно кого-либо убивать, чтобы Сила Майлесондира пробудилась — надо просто вызвать в себе гнев достаточной силы. Даже не обязательно использовать кровь, как написано в манускрипте.
— Но как же человек может управлять своими эмоциями — они же вызываются всегда внешними причинами...,— недоуменно пробормотал Мирдар, окончательно сбитый с толку.
— А я и не говорил, что это легко. Если человек это умеет — он уже не совсем человек. Но зачем цепляться за примитивную человеческую сущность? Может, я вам продемонстрирую, что можно обойтись и без убийств, пока вы тут всех не перерезали всех без разбору?
Мирдар, окончательно оставив попытки разобраться в происходящем, вопросительно поднял взгляд на Алдомира. Тот медленно наклонил голову, давая позволение, и Мирдар протянул Проклятый Меч Дархону.
Тот не спеша достал из-за пояса длинные перчатки черной кожи, натянул их на руки и после этого сжал полуторную рукоять Майлосондира двумя руками, опустил его перед собой и закрыл глаза.
Менее чем через минуту он их открыл, отвел левую руку от рукояти и медленно пошел к выходу.
Нобили в растерянности переглянулись — никаких видимых изменений не произошло — Майлесондир так же переливался чернотой, выражение лица Дархона было таким же бесстрастно-улыбчивым.
Когда Дархон прошел полпути до выхода, капитан стражи не выдержал и решил задержать мага, решив, что тот попросту пытается украсть знаменитый клинок, разыграв талантливый спектакль. Как в этом случае можно выбраться из осажденного города, было непонятно, но в тот момент капитан об этом не думал — он просто шагнул наперерез Дархону, встав на его пути в нескольких метрах, и начал поднимать руку в останавливающем жесте.
И тут он увидел, что глаза мага изменились — в них не было больше насмешки и любознательности. В них был гнев. Капитан почувствовал его, как если бы эмоция была материальной сущностью — и шарахнулся в сторону, поняв, что в следующее мгновение, если не уберется, будет разрублен на две половинки.
Дархон открыл дверь ударом ноги, что весьма отличалось от его прежних вежливых манер, и его тяжёлые мерные шаги начали удаляться по лестнице.
В Зале Совета тишина стояла ещё долгое время.
Алдомир оторвал взгляд от прибора в виде бронзовой трубы, внутри которой было несколько стекол, которые приближали происходящее вдали на расстояние вытянутой руки. Осады больше не было — трупы валялись вокруг города в таком количестве, что он обеспокоился проблемой возможной чумы. Возможно, могущество Проклятого Меча было преувеличено легендой— Алдомир сам видел, как взявший меч маг уничтожал миркингов — это были явно его заклинания, производившие опустошение в толпах осаждавших.
Меч, конечно, тоже не оставался без работы, но перебить только клинком такую толпу было просто нереально. Хотя, как показалось Алдомиру, Майлесондир помогал направлять и усиливать заклинания — многие молнии срывались с его клинка, но в магии правитель Вейна разбирался слабо и не мог составить определенного мнения по этому поводу.
Спина Дархона только что скрылась их поля зрения — он шёл в направлении побережья, вдаль от Вейна, держа Проклятый Меч в правой руке. Обе его руки были покрыты темно-багровой кровью, уже начавшей засыхать, и её капли тяжело падали с клинка, опущенного вниз. Алдомир не видел лица мага и не мог сказать, о чем тот думает. Впрочем, уверенности в том, что, видя лицо, можно было бы что-то понять, у правителя всё равно не было.
А думал Дархон в это время о том, что неплохо бы вымыться в речке, которую он уже приметил за ближайшим холмом.
July XXXIII A.S