El Scorpio

Атлант расправил плечи Айн Рэнд

Итак, начинаю описывать свои впечатления о прочтении художественной книги «Атлант расправил плечи» известного адепта либерализма Айн Рэнд (в миру Алиса Зиновьевна Розенбаум), творчество которой в своё время очень положительно оценил известный либеральный экономист Мизес.

Возможно, кому-то покажется странным, что я столько времени уделил этому, казалось бы, антисоветскому произведению. Просто здесь есть два момента: во-первых, у многих людей отрицательное отношение к социализму сформировалось под влиянием идей, которые поднимаются и в этой книге тоже; во-вторых, эта «антисоветчина» к реальному социализму отношения никакого не имеет; и в-третьих, почему-то эта книга вскрывает базовые проблемы как раз таки капитализма. Именно это я и хочу осветить.

Итак, поехали

 

– Мы живем на заре нового века, – произнес Джеймс Таггарт поверх бокала. – Мы разрушаем тиранию экономической власти. Мы освободили людей от диктата доллара. Мы высвободили духовные цели из зависимости от владельцев материальных средств, освободили культуру от мертвой хватки стяжателей. Мы построим общество, преданное высшим идеалам, и заменим аристократию денег…

– …аристократией блата, – раздался голос сзади.

Все повернулись. Человек, стоящий лицом к ним, был Франциско Д’Анкония.

 

Полноте, Франциско, где вы тут «блат» увидели? Нет никакого блата на этом сборище наследников владельцев крупнейших корпораций страны и «цвета нации». Здесь есть только деньги – «немного другие» деньги.

Большинство из нас, вне зависимости от отношения к Карлу Марксу, привыкло жить его формулой «товар -> деньги -> товар». То есть, все мы производим что-то одно, получаем за это деньги, и покупаем на них что-то другое. Означает ли это, что мы помещаем деньги в центр бытия? Можно сказать и так, однако альфой и омегой в этой схеме оказываются товары – материальные блага, которые мы произвели для других, а другие – для нас.

Разумеется, в позднем СССР эта схема порой превращалась в «товар -> власть -> товар» – получение определёнными лицами «доли существующих товаров и услуг» путём знакомства с лицами, ответственными за хранение и распределение этих товаров. Именно это и называлось «блатом», однако в книге описывается совсем иное.

Для начала: персонажи Айн Рэнд живут по противоположной схеме – «деньги -> товар -> деньги» – при которой человек («предприимчивый» человек) вкладывает имеющиеся деньги в создание производства для того, чтобы потом с этого производства получить прибыль. Понятно, что в этом случае альфой и омегой оказываются именно они – звонкие золотые или шелестящие зелёные, кому какие больше нравятся…

Однако деньги, как известно, не пахнут, а посему способы их добычи могут быть любыми – от совершенно незаконных до исключительно законных. Точнее, до тех, которые можно сделать таковыми. Для этого достаточно изменить всего одно звено, получив в схему «деньги -> власть -> деньги».

Впервые мы видим её действие уже в начале четвёртой главы первого тома. Джеймс Таггерт «вкладывает деньги» в чиновников («лоббирует», как говорят там, или «подкупает», как называем это дело мы), дабы обеспечить монопольное положение своей компании в регионе, из которого можно извлечь много денег.

 

Дэгни все еще сидела за своим столом, когда дверь с шумом распахнулась и в ее кабинет влетел Таггарт. Никогда раньше он не позволял себе так врываться к ней. Он выглядел очень возбужденным и взволнованным.

…

— Так, значит, ты считаешь, что никто, кроме тебя, ничего для дороги не делает?

Она изумленно посмотрела на него. Он стоял перед ее столом, дрожа от возбуждения. Его голос перешел почти на хрип, граничащий с воплем:

— Значит, ты считаешь, что я развалил компанию, не так ли? И теперь никто, кроме тебя, не в состоянии спасти нас? Думаешь, у меня нет никаких способов компенсировать наши мексиканские потери?

— Что тебе от меня надо? — медленно спросила она.

— Я хочу сообщить тебе кое-какие новости. Помнишь, несколько месяцев назад я тебе говорил о резолюции «Против хищнической конкуренции»? Тебе тогда эта мысль не понравилась, еще как не понравилась.

— Ну и что?

— Ее утвердили.

— Что утвердили?

— Эту резолюцию. Приняли всего несколько минут назад, на заседании союза. Так вот, через девять месяцев в Колорадо от «Финикс-Дуранго» не останется и следа.

 

В результате «не осталось и следа» от новой, надёжной железной дороги. Джеймс Таггерт исходил из того, что работающему в тех краях нефтепромышленнику придётся пользоваться единственной оставшейся дорогой. Однако тот довольствоваться старой и аварийной колеёй не пожелал и пообещал просто закрыть свой завод, из-за чего Дэгни Таггерт пришлось организовать срочный капремонт этого пути (сие составляет основу сюжета первой половины первого тома).

«Ну и совок«, – слышу я чей-то возглас из зрительного зала. Уважаемые, ну при чём тут социализм? А ни при чём – перед нами типично капиталистическая ситуация, когда эффективный собственник для повышения эффективности извлечения прибыли из окружающих устраняет конкурента наиболее эффективным способом. В другой ситуации для достижения этого результата он мог бы пойти на откровенную уголовщину, наняв шайку гопников или профессионального убийцу.

Вторая часть романа демонстрирует во всей красе действие Указа с ещё более красивым названием «О справедливом распределении», согласно которому все произведённые товары должны были «распределяться поровну» между «всеми нуждающимися». Разумеется вопросами «распределения» занимались всё те же чиновники, рядом с которыми стояли всё те же наследники корпораций. Впрочем любой желающий, «вложив» немного денег в чиновников, тоже мог попасть в число «нуждающихся», дабы потом продать полученную долю товара по спекулятивной цене тем, кому они действительно были нужны.

Вот ещё фрагмент, демонстрирующий действие схемы «деньги-власть-деньги» через выделение денег частным компаниям из государственного бюджера

 

Пустые поезда грохотали по четырем штатам, примыкающим к Колорадо. Они перевозили овец, корма, дыни и случайного фермера с принарядившейся семьей, у которого были друзья в Вашингтоне. Джим получал из Вашингтона субсидию на каждый рейс, который числился не как коммерческий, а как «социально значимый».

Дэгни стоило неимоверных усилий обеспечивать движение поездов на участках, где они еще были нужны, по территориям, где все еще теплилось производство. Но из балансовых отчетов «Таггарт трансконтинентал» было видно, что субсидии, выбитые Джимом на поезда, перегонявшиеся порожняком, значительно превышали прибыль, которую приносили грузовые составы, идущие из пока еще активных индустриальных районов страны.

Джим хвастался, что эти шесть месяцев оказались самыми доходными за всю историю существования «Таггарт трансконтинентал». В графе «прибыль» на глянцевых листах его доклада акционерам числились деньги, не заработанные им, – субсидии на порожняк; и деньги, не принадлежащие ему, – дивиденды, которые компания должна была выплатить держателям акций, и суммы, предназначенные на оплату процентов и выкуп облигаций «Таггарт трансконтинентал». По распоряжению Висли Мауча Таггарт получил разрешение не выплачивать этот долг. Он хвастался огромным потоком грузовых перевозок «Таггарт трансконтинентал» в Аризоне, где Дэн Конвэй закрыл последнюю линию «Финикс – Дуранго» и отошел от дел, и в Миннесоте, где Пол Ларкин перевозил руду по железной дороге, в результате чего последнее пароходство, занимавшееся грузовыми перевозками на Великих Озерах, прекратило свое существование.

– Ты всегда считала, что умение делать деньги – великая добродетель, – говорил ей Джим, чуть заметно улыбаясь. – Кажется, мне это пока удается лучше, чем тебе.

 

А вот ещё более наглядный пример того, как можно «делать деньги» через «друзей в Вашингтоне»

 

Никто не выражал желания разобраться в вопросе замораживания облигаций, возможно потому, что все достаточно ясно представляли ситуацию. Сначала среди держателей облигаций появились признаки паники, и в обществе стало нарастать возмущение. Затем Висли Мауч издал новый указ, согласно которому облигации могли быть «разморожены» по предъявлении заявления о «крайней необходимости» и правительство взяло на себя обязательство приобретать их, если сочтет «доказательство необходимости» весомым. Отсюда вытекало три вопроса, которые никто не задавал и на которые никто не отвечал. Что можно считать доказательством? Что можно расценивать как «необходимость»? И кто будет определять, «крайняя» она или не «крайняя»?

Затем стало дурным тоном обсуждать, почему одному позволили разморозить облигации, в то время как другому отказали. Люди отворачивались, поджав губы, когда им задавали этот вопрос. Позволительно было рассказать, описать, но только не объяснять или давать оценку; мистер Смит получил деньги, мистер Джонс – нет, и это все. И когда мистер Джонс кончал жизнь самоубийством, поговаривали: «Ну не знаю; если ему действительно нужны были деньги, правительство дало бы их; но некоторые просто слишком жадны».

Никто не говорил о тех, кто, получив отказ, продавал свои облигации за треть стоимости тем, у кого находились доказательства такого «бедственного положения», которое, как по волшебству, превращало тридцать три замороженных цента в полновесный доллар; никто не говорил о новом бизнесе, развернутом предприимчивыми молодыми людьми, только что окончившими колледж и называвшими себя размораживателями, которые предлагали «помочь составить заявление надлежащим образом». У молодых размораживателей имелись друзья в Вашингтоне.

 

Любителям во всём искать «пороки социализма» напоминаю, что здесь я описываю самое что ни на есть стопроцентное капиталистическое государство с очень даже капиталистическими компаниями.

Однако «производство денег через власть» производства товаров для обеспечения этих денег никак не предусматривало, и оно начало стремительно падать. Не только потому, что одних деятельность одних предпринимателей саботировали, а доходы других постоянно «отнимали и делили». Просто уже само наличие по соседству паразитов с огромными нетрудовыми доходами серьёзно сокращает мотивацию к дальнейшему труду.

Более того, многие лишённые доходов производители стали «устраивать забастовки» – покидать свои предприятия. Ради сохранения привычного уровня потребления паразитам приходилось увеличивать объёмы получаемых ими субсидий – вводить в экономику из государственного бюджета (а точнее, из печатного станка) ещё больше ничем не обеспеченных денег, чтобы затем «сконцентрировать» их в своих карманах. В свою очередь, инфляция обесценивала доходы оставшихся производителей, ещё сильнее лишая их стимула к дальнейшему производству.

Итог был страшен. Очередной виток этого процесса привёл к тому, что последние запасы рельсов «Таггарт трансконтинентал» были направлены на сохранение протяжённости основного пути (по длине которого выделялись субсидии) вместо ремонта линий между последними шахтами и последними стателитейными заводами, которые могли бы произвести новые рельсы. В свою очередь последние паровозы и вагоны были задействованы на «крайне выгодном» заказе по перевозке грейпфруктов (позже мельком упоминается, что президент Томпсон очень любил грейпруктовый сок), и собранный последними фермерами урожай зерна сгнил на полпути к последним элеваторам. Страна оказалась во власти голода и холода, которые унесли большую часть людей.

Ей-богу, когда я читал третий том, мне казалось, что я читаю про нашу страну. Сплошные «распилы откатов», разрушение науки и системы подготовки кадров, сворачивание производства, череда техногенных катастроф из-за поистине преступной «экономии» на текущем и капитальном ремонте, бездействие властей, стремящихся отгородить себе уютный уголок, и медленное приближение «северного пушного зверя» размером с мамонта.

Но означает ли это, что во всём виновата «власть», которая «вмешивалась в естественные экономические процессы»? Нет, ведь здесь крупные чиновники вошли в сговор со столь же крупными предпринимателями – названным Джеймсом Таггертом и другими (неназванными) дефективными наследниками эффективных собственников минувших времён.

Хорошо, ликвидируем всякое вмешательство власти в экономику (вопросы о том, кто, как и в чьих интересах будет обеспечивать «контроль за невмешательством», оставим за кадром). Что мы получим?

А получим мы следующее. В рыночной экономике деньги служат не только универсальным платёжным средством, но и сами по себе являются товаром – речь идёт о всех этих акциях, облигациях, векселях, фьючерсах и прочих «ценных бумагах», которые крутятся на различных «фондовых рынках», принося (или не принося, тут уж как получится) своим владельцам прибыль.

Однако «игры на бирже» могут дать больше прибыли, чем действия в реальном секторе экономики. Следовательно, по мере развития капитализма «финансовый капитал» станет доминировать над производственным – владельцы и сотрудники коммерческих структур, деятельность которых имеет весьма косвенное отношение к производству, получат львиную долю денег, а значит и соответствующую часть произведённых не ими товаров.

Таким образом, «правильный» капитализм в результате своего развития неизбежно выродится до схемы «деньги -> деньги -> деньги», поражающей наблюдателя очевидностью своей абсурдности.

В то же самое время подобное изъятие у производителей значительной части произведённых ими благ точно также вызовет снижение стимула к дальнейшему производству, а попытка финансового капитала любым способом удержать свой уровень потребления точно также замкнёт это кольцо, направив экономическую систему на путь к коллапсу.

 

Что может разорвать эту затянувшуюся на шее у общества удавку?

Первый вариант: сами предприниматели, занимающиеся реальным трудом, через переход на новые – «реальные», обеспеченные – деньги. Однако множеству разобщённых предпринимателей будет крайне сложно сделать это. К тому же этот вариант не устраняет причин возникновения кризиса, значит новая капиталистическая система по мере своего развития опять попадёт в этот тупик.

Второй вариант: твёрдая государственная власть, поставившая перед собой простую цель – восстановить разрушенное производство и развивать его «нерыночным» путём на благо общества (в лице всех его членов). Очевидно, что полноценно обеспечить выполнение такой программы может только социалистическая власть. Я имею в виду настоящий социализм, а не ту шариковщину, которую усиленно «обличала» Айн Рэнд.

 линк, 30/10/2011

Наследство и наследники

Как видно из первой части рецензии, описанный в книге мир крайне противоречив. Противоречив настолько, что будет очень уместно процитировать слова самого автора, вложенные в уста некоторых положительных (с её точки зрения) персонажей: «Если вы находите невероятным, что …. может быть … , проверьте свои исходные положения; вы обнаружите, что одно из них неверно». Давайте проверим.

Что мы видим в книге? Мы видим в книге капиталистическую страну, где большая часть средств производства находится в частной собственности. Причём страну, перешедшую в стадию империализма – когда большая часть этой частной собственности сконцентрирована в руках узкого круга магнатов.

Мы видим огромные корпорации, охватившие всю страну – ту же «Таггарт трансконтинентал», железные дороги которой протянулись «от океана к океану». Да, чтобы создать такую частную собственность, нужно прилагать огромные усилия и обладать исключительными талантами. Но ведь частную собственность можно не только создавать, но и получать по наследству.

Именно так Джеймс Таггарт получил свой контрольный пакет акций и место президента корпорации в придачу. Потомок великих людей, на котором природа «отдохнула» по полной программе. Тот самый «серый человечек», которого так проклинала автор, вдруг оказался на самом верху по капризу судьбы и воле воспеваемого ею же «священного права собственности». Как он будет себя там чувствовать? На кого предпочтёт опереться?

Логичнее всего предположить, что чувствовать себя он там будет очень неуверенно, и потому окружить себя предпочтёт льстецами и подхалимами – такими же «серыми» и ни на что не способными людьми. Людей же сильных, инициативных, творческих, способных двигать мир вперёд он предпочтёт убрать подальше – а то вдруг ещё как-нибудь его самого задвинут. Именно это и произошло: многие, не выдержав морального давления, уходили сами, а других – увольняли по любому удобному поводу.

В результате практически на всех должностях – вплоть до начальников поездов – остались такие же «серые» ничтожества, неспособные принимать решения и не желающие брать на себя хоть какую-нибудь ответственность. Руководители подразделений кивают на «президента«, президент – на «совет директоров«, совет директоров – на «акционеров«, акционеры – на «общественное мнение«.

Любителям во всём искать «пороки социализма» напоминаю, что здесь я описываю самую что ни на есть стопроцентную капиталистическую корпорацию.

 

Да, неравенство возможностей в виде права наследования – это неустранимый недостаток капитализма. Однако есть ещё одно неравенство, определяющее судьбу человека задолго до его рождения – рынок образования и защиты здоровья.

При социализме в случае недостатка хороших учителей доступ к знаниям будет предоставлен самым потенциально способным детям. При этом численность и квалификация учителей будет постоянно возрастать до тех пор, покуда каждый ребёнок не получит равный доступ к знаниям. Благодаря этому при социализме на руководящие должности проходят самые талантливые люди. Конечно, последнее утверждение представляет собой некую идеальную модель, однако все случаи присутствовавшего в реальном СССР «блата» являются нарушениями основополагающих принципов системы, то есть устранимыми. Сие – не более, чем атавизмы капитализма, которые должны были бы исчезнуть через несколько поколений в ходе правильного развития социалистического общества.

При при капитализме всё иначе. Очевидно, что достижение руководящих должностей с высокими доходами требует наличия у человека соответствующих знаний, а получение таких знаний при «рыночных отношениях» стоит очень дорого. Таким образом образование, позволяющее претендовать на руководящие должности, получат лишь дети самых богатых родителей – тех, кто уже занимает руководящие посты – дети бедных родителей получат образование «второго сорта», которое оставит их в нижних слоях общества. И это при условии, что они вообще выживут после знакомства со второсортной медициной.

Таким образом, не только дети владельцев наследуют владение предприятиями, но и начальники подразделений – должности. Далеко ходить не надо – Эдди Виллерс, надёжный помощник и верный друг детства Дэгни Таггерт. Из последнего следует очевидный вывод, что его родители у Таггертов не простыми машинистами работали.

Однако Эдди – единственный её помощник, кого описывает автор. А остальные начальники – наследники начальников прошлых поколений – скорее всего тоже были «серыми человечками«, стремящимися превратить в «серую массу» всё вокруг себя, лишь бы их некому было подсидеть, и протаскивающими наверх своих друзей-родственников для упрочнения своего положения. В результате на одного-единственного Джона Галта, который смог пробиться из самых низов, работая не покладая рук с двенадцати лет (как он при такой жизни смог ещё время на учёбу находить – тема для отдельного разговора), приходятся сотни «митрофанушек«, способных только сидеть у общества на шее.

Любителям во всём искать «пороки социализма» напоминаю, что здесь я описываю самую что ни на есть стопроцентную капиталистическую корпорацию.

 

Казалось бы, при таком «управлении» любая компания, сколь бы большой она не была, должна моментально растерять всех клиентов или оказаться проглоченной конкурентами? Очень просто – руководители и конкурентов, и партнёров точно также принадлежат к «внутреннему кругу» финансовой элиты общества. То есть к этому времени «чистая конкуренция» уступает место различным договорённостям по «разделу рынка», а выплата неустоек по сорванным контрактам сменяется «устаканиванию проблем» в кулуарах.

Судьба же тех, кто отказывается «договариваться«, оказывается очень печальной. Большие деньги означают большую власть в виде «лоббирования» (читай, массового подкупа) представителей законодательной, судебной и исполнительной систем государства. Тем более, что для достижения высоких постов в государственных структурах тоже нужно образование, которое при капитализме опять же доступно только детям из богатых семей. В свою очередь, такие чиновники не только «прощают» своим «друзьям детства» провалы госзаказов, но и заказывают новые – ведь это позволяет им снова и снова получать откаты с распилов.

Таким образом, по мере эволюционного развития капитализма неизбежно выделение владельцев крупных корпораций и высокопоставленных чиновников в отдельный класс общества, доминирующий даже над мелкой и средней буржуазией, не говоря уже о народных массах пролетариата. Благодаря возможности принимать «нужные» законы и обеспечивать их «правильное» исполнение, эти люди получают в «удельное пользование» целые регионы страны и отрасли промышленности.

«Но ведь Айн Рэнд» описывала совсем иное!» – слышу я крик из зала.

Да, она хотела «раскрыть порочность коммунизма», однако в результате создала на редкость противоречивый мир, состоящий из сплошных натяжек и передёргиваний, с которым можно сделать только одно – разложить на составляющие элементы и попробовать собрать из них цельную картину. Именно это я сейчас делаю, и не моя вина, что полученный результат раскрывает порочность как раз таки любимого ею капитализма.

«Но ведь она пишет о нарушении принципов равенства и свободы!» – продолжает гипотетический оппонент

Да, она именно об этом и пишет, но в своих рассуждениях допускает одну принципиальную ошибку. Чтобы понять её, нужно вспомнить историю развития принципов равенства и свободы.

Максимальной степенью неравенства людей является кастовое общество, наподобие индийского, где это неравенство провозглашено на уровне религии: «А ради процветания миров Брахма создал из своих уст, рук, бёдер и ступнёй брахмана, кшатрия, вайшью и шудру». Понятно, что в такой системе любой прижизненный переход из одного слоя общества в другой невозможен, так как является посягательством на божественное устройством мира.

Другие религии объявили равенство смертных людей перед богом. Однако сословная система средневековой Европы по-прежнему сохраняла для «благородных» один закон и совсем другой – для всех остальных – и людям «неблагородного» происхождения можно было пробиться наверх, только добившись благоволения кого-либо из «высших«.

Затем началось время капитализма, либеральная идея которого наконец-то объявила юридическое равенство всех людей. Однако фактически это неравенство сохранялось в разной степени доступности образования, здравоохранения и других жизненно важных потребностей для представителей разных классов, не говоря уже о том, что на равенство перед законом богатого и бедного влияет возможность подкупа чиновника, который этот закон будет исполнять. Из-за этого неравенства возникает ситуация, когда после завершения процессов передела отнятой у старого правящего класса собственности богатые продолжают богатеть, а бедные – беднеть.

Таким образом, устраняющий это неравенство социализм оказывается не «отказом от идей равенства и свободы«, а дальнейшим их развитием. А ситуацию, возникшую в описываемой книге, можно понять, прочитав следующие слова товарища Кургиняна из шестого выпуска передачи «Суть времени»:

 

«Мы готовы гнобить большинство, гноить страну, длить регресс, уничтожая общество и даже принадлежащее нам государство, но продлевая своё квазивластное состояние. Мы, – говорит меньшинство, – на это готовы вопреки всему историческому опыту». Потому что правящий класс никогда не может наращивать энтропию в обществе, разлагать его, превращать его в аморфную слизь – ему это общество нужно для построения сильного государства. А сильное государство ему нужно, потому что правящий класс данной страны должен выдерживать конкуренцию с другими правящими классами. Поэтому он не может иметь дистрофичного солдата, не может иметь неграмотного, пьяного рабочего. Ему нужен сильный образованный рабочий, ему нужен сильный солдат. И в этом смысл марксовской формулы, что капитал сам создаёт своего могильщика.

К формуле (она совершенно справедлива) должен быть добавлен один пункт. Капитал, участвующий в исторической конкуренции и двигающийся в восходящем потоке истории, рождает своего могильщика. Но если капитал понимает это – грубо говоря, читает Маркса и понимает, что там написано, – то он же может, почесав репу, сказать себе: «А зачем нам двигаться в восходящем потоке истории, зачем нам создавать своего могильщика, если мы можем управлять регрессом, поворачивать вспять историческое время, подавлять общественные потенциалы, обыдливать общество, работать не как собиратели, а как деструкторы, рассыпатели, и этим способом продлевать своё историческое время?» Вот в чём, между прочим, суть этого времени, и почему к нему вполне можно адресовать великие слова: «Ваше время и власть тьмы». Вот чем занято меньшинство.

 

Собственно говоря, именно это и является тем самым «загниванием капитализма«, о котором нам столько лет говорили большевики – либо в капиталистическом обществе происходит социалистическая революция, сметающая олигархическую «элиту», либо «элита» для сохранения своего господства сбрасывает общество в феодализм.

Именно феодализм мы видим в описании официальных приёмов и торжественных банкетов, на которых гости старательно наблюдают друг за другом в поисках знаков, позволяющих определить близость этих людей к «сильным мира сего«, а также текущий расклад сил на Олимпе. Мы видим систему, в которой статус человека определяется не тем, что он производит, и даже не тем, что он имеет, а его «полезностью» для кого-то «влиятельного«.

В свою очередь нужно понимать, что предки «людей благородного происхождения» в эпоху раннего средневековья были обыкновенными главарями крупных банд, одержавших победу в процессе передела «крышуемых территорий«. Соблюдаемые «знатью» правила этикета – результат развития «понятий«, позволяющие как раз таки избежать лишнего применения грубой силы. И по странному совпадению мы видим, как по мере деградации описываемого в книге общества во власть проникают те же самые вооружённые бандиты.

Разумеется, за откатом к феодализму следует значительное снижение объёмов производства материальных благ: 1) «феодалы» не смогут поддерживать эффективность доставшихся им по наследству предприятий; 2) «феодалы» станут законодательно ограничивать эффективность других предприятиях, дабы те не составили им конкуренции; 3) «феодалы» организуют «изъятие» части производимой предпринимателями продукции в свою пользу.

Затем предприниматели начнут классовую борьбу против вернувшейся из тьмы веков феодальной зависимости, первым этапом которой станет объявление забастовки. Если отбросить все голословные попытки обосновать происходящее «коммунистическими идеями», то останется описание прогрессивной по отношению к наступившему феодализму Второй Буржуазной Революции, лидером которой является Джон Галт.

Любителям во всём искать «пороки социализма» напоминаю, что здесь я описываю самое что ни на есть стопроцентное капиталистическое государство.

Что касается самой Айн Рэнд и всех-всех-всех остальных, радеющих за «возвращения» общества в «правильный» капитализм, то товарищ Ленин в своей книге «Империализм как высшая стадия капитализма» уже ответил им, что именно этот капитализм и породил тот империализм, против «неправильности» которого они выступают.

P.S. Как видно, капитализм может загнить. А может ли загнить социализм?

Увы, опыт краха СССР показывает, что может. Как? За счёт создания «династий» в правящих кругах из-за приостановки процессов ротации кадров. Поскольку законная передача частной собственности по наследству проще, чем противозаконное «проталкивание» родственников на посты за счёт «задвигания» более талантливых людей, опасность реставрации капитализма будет сохраняться очень долго.

Впрочем, жизнь – это всегда движение или вверх, или вниз, причём подниматься всегда сложнее, чем падать.

 линк, 05/11/2011

wavekeeper: -- Просто вы никак не можете понять, что здесь как раз показан переход к социализму -- частная собственность все еще существует, но для решения экономических вопросов уже используются политические методы. Круг "элиты" (номенклатуры) уже сформировался. Дальше уже не принципиально будет ли собственность "частной" или "общественной" - все сливки будут снимать "принимающие решения люди" и приближенные к ним. Все остальные будут на них работать. Все так, как и было в старые добрые времена.

ars_el_scorpio: -- На самом деле я с первых страниц начал понимать, что никакого "социализма" здесь и рядом не стояло. Это раз.

Во-вторых, никакими процессами обобществления частной собственности тут и не пахнет. Наоборот, идёт её концентрация в руках узкой группы лиц в целях обеспечения исключительно их потребностей.

В-третьих, процессы формирования указанной "номенклатуры" здесь имеют исключительно капиталистические корни -- в высокой сложности получения полноценного образования детям "финансово неполноценных" родителей. Одновременно отсутствует какая-либо возможность общественного контроля над правительством.

В-четвёртых, история СССР -- это сплошное увеличение производства: за счёт строительства множества новых заводов, подготовки множества новых специалистов, внедрения современных технологий, оптимизации производственных цепочек за счёт единого управления предприятиями. Здесь мы наблюдаем противоположные процессы.

Увы, Айн Рэнд, Мизес и все-все-все остальные проповедники либерального капитализма обращают внимание на схожесть отдельных элементов формы, совершенно не обращая на принципиальную разницу в содержании. А содержание тут исключительно феодальное.

Впрочем, от Мизеса, который умудрялся по каким-то совпадениям объединять социализм с империализмом, слишком многого ждать не стоит.

Однако вы умудрились "не заметить" ни одного рассмотренного мною аспекта.

Некоммунизм

В предыдущей главе я описал общество, в котором узкая группа наследников крупных предпринимателей и высокопоставленных чиновников (олигархическо-министерская верхушка общества) в ходе кулуарных переговоров успешно поделила рынки сбыта для своих предприятий и спокойно занимается распилом откатов с государственных заказов.

Вдруг среди этой гармонии появляются новые конкуренты. Те самые сильные, инициативные, творческие – не желающие принимать «установленные правила» и начинающие передел «сфер влияния». Поначалу их не замечают – уж больно мелкие масштабы их возможностей. Потом над ними смеются. А затем понимают, что эти конкуренты уже не только отхватили чувствительные куски рынка, но и готовы своими инновациями перевернуть этот рынок вверх ногами, из-за чего «наследники» могут оказаться на самом дне.

Но что ещё хуже, в общество постепенно проникает призрак коммунизма – рабочий класс постепенно осознаёт себя и начинает выступать за свои права. Пролетарии объединяются в профсоюзы, после чего требуют сокращения продолжительности рабочего дня, улучшений условий труда, повышения заработной платы, введения социальных гарантий и ограничения произвола частных собственников средств производства. И бездействие «верхов» только усугубляет эту революционную ситуацию.

И тут в голову более-менее умного наследника приходит интересная мысль – а если не бороться с идеями социализма и коммунизма, а бросить их в массы, предварительно изъяв всю научную составляющую?

Эффект получается просто замечательный. Государство начинает помогать бедным слоям населения, а промышленники через своих друзей-чиновников получают возможность пилить откаты в промышленных масштабах. Чиновники идут в профсоюзы и возглавляют рабочее движение, «выпуская весь пар в свисток». Разговоры о деньгах становятся «неприличными», благодаря чему любые убытки спокойно списываются на «социальные нужды».

Для начала напомню основную сюжетную линию первой части книги.

Владелец сталелитейного завода Хэнк Реарден изобрёл новый сплав – гораздо прочнее, твёрже и легче обыкновенной стали. Об этом узнаёт Дэгни Таггерт – вице-президент железнодорожной компании «Таггерт Трансконтинентал» – которой срочно понадобилось отремонтировать путь, внезапно оказавшийся очень важным для развития промышленности в одном из регионов страны.

Однако вскоре после начала строительства во всех средствах массовой информации начинается форменная истерика о том, что этот металл нужно немедленно запретить, а строительство – остановить. Спустя некоторое время после начала этих «гуманитарных бомбардировок», на завод к Реардену приходит парламентёр для обсуждения условий капитуляции. Требование только одно – «закрыть» сделанное им открытие.

 

— Это лишь вопрос времени, мистер Реардэн, — умиротворяюще сказал Поттер. — Лишь небольшая отсрочка. Просто нужно дать экономике шанс вновь стабилизироваться. Если бы вы подождали каких-нибудь два года…

Реардэн презрительно усмехнулся:

— Так вот чего вы добиваетесь. Хотите, чтобы я убрал свой металл с рынка? Почему?

— Лишь на несколько лет, мистер Реардэн. Лишь до тех пор, пока…

— Послушайте, — сказал Реардэн, — теперь я задам вам вопрос. Ваши ученые пришли к выводу, что металл Реардэна совсем не то, за что я его выдаю?

— Мы не делали подобных заявлений.

— Они пришли к выводу, что металл Реардэна плох?

— Прежде всего нужно принимать во внимание социальные последствия внедрения вашего продукта. Мы думаем о стране в целом. Нас волнует благосостояние всего общества и тот ужасный кризис, который мы переживаем в настоящий момент.

— Металл Реардэна хорош или плох?

— Если рассматривать проблему с точки зрения роста безработицы, которая принимает угрожающие размеры, то…

— Хорош или плох?

— В период катастрофической нехватки стали мы не можем допустить расширения и роста одной компании, производящей слишком много, потому что в результате могут оказаться за бортом компании, которые производят слишком мало. Это может привести к дисбалансу в экономике, и тогда…

— Вы собираетесь отвечать на мой вопрос или нет? Поттер пожал плечами:

— Ценности всегда относительны. Если металл Реардэна плох, то он представляет собой физическую угрозу обществу, если хорош — социальную.

 

Сразу же возникает вопрос, ДЛЯ КОГО хороший металл может представлять «социальную опасность»? Ответ можно найти в дальнейшем разговоре, когда парламентёр напрямую перешёл к сути дела.

 

— Если я не ошибаюсь, на создание сплава у вас ушло десять лет. Во сколько вам это обошлось?

Реардэн поднял глаза. Он не мог понять столь внезапной смены темы, и тем не менее в голосе Поттера слышалась явная настойчивость. Его голос стал намного жестче.

— Полтора миллиона долларов, — сказал Реардэн.

— Сколько вы хотите за него?

Реардэн ответил не сразу. Он просто не мог в это поверить.

— За что? — спросил он глухо.

— За все права на металл Реардэна.

— Я думаю, вам лучше уйти.

— Я не вижу причин для подобного отношения. Вы бизнесмен. Я делаю вам деловое предложение, предлагаю сделку. Назовите вашу цену.

— Права на металл Реардэна не продаются.

— Я уполномочен говорить об огромных суммах денег. Правительственных денег.

Реардэн сидел не двигаясь, стиснув зубы. Но в его взгляде было безразличие и лишь слабая искорка нездорового любопытства.

— Вы бизнесмен, мистер Реардэн. Я делаю вам предложение, от которого вы не можете отказаться. С одной стороны, вы сталкиваетесь с огромными трудностями: общественное мнение далеко не в вашу пользу. Вы рискуете потерять все, что вложили в свой сплав. С другой стороны, вы могли бы свести риск к нулю и сбросить с себя бремя ответственности. При этом вы получите огромную прибыль, значительно больше того, что можете получить за двадцать лет от внедрения своего сплава.

 

Очевидно, что платить «правительственные деньги» собираются те, кому появление такого хорошего металла будет чревато личными убытками в виде снижения прибыли – то есть владельцы крупных сталелитейных компаний, давным-давно поделившие рынок. Разговоры о росте безработицы из-за остановки отдельных заводов вследствие снижения заказов – всего-лишь ширма, прикрывающая шкурные интересы наследников.

Это – не социализм. При социализме в СССР учёный за своё открытие получал Сталинскую премию, его изобретение при первой же возможности внедрялось на ВСЕХ заводах, а пытающиеся рассуждать о «социальной опасности» граждане рисковали пополнить своими фамилиями списки «безвинно репрессированных«.

Разумеется, в СССР могли отложить внедрение подобного изобретения. Например, потому что переход на обработку более твёрдого материала требует увеличения прочности инструментов и мощности станков – в противном случае вместо очень хороших деталей получится сплошной брак. Опять же переход на новый материал требует пересчёта параметров деталей, внесения изменений в конструкцию изделий. Но всё это – причины исключительно производственного, а не «политического» характера.

А в книге описан самый настоящий капитализм, где внедряется не нужное обществу, а выгодное конкретным людям, поставившим себя над обществом.

А тем временем Дэгни Таггерт, дабы разобраться в причинах этой травли, отправляется к начальнику «Главного Откатно-Распилочного Института»:

 

— Тогда назовите эти причины мне, доктор Стадлер.

— Назову, если хотите. Ведь вы хотите знать истину, не так ли? Доктор Феррис не виноват, что эти идиоты, от которых зависит финансирование нашего института, настаивают на, как они выражаются, практических результатах. Такого понятия, как чистая, фундаментальная наука для них просто не существует. Они могут судить о науке лишь по количеству полученных благодаря ей технологических новинок. Не знаю, как доктор Феррис умудряется удерживать институт на плаву. Я могу лишь восхищаться его практическими способностями. Феррис никогда не был первоклассным ученым, но он — слуга науки, причем слуга, которому нет цены. Я знаю, что в последнее время ему приходится несладко, он меня ни во что не вмешивал и полностью оградил от всех проблем, но слухи дошли и до меня. Наш институт подвергается резкой критике за то, что недостаточно производит. Общественность требует экономии. В такие времена, какие мы переживаем, когда поставлено под угрозу удовлетворение элементарных человеческих потребностей, можно не сомневаться в том, что первой в жертву принесут именно науку. Этот институт — последнее научное учреждение. Частных научных фондов практически не осталось. Только посмотрите на алчных негодяев, которые заправляют промышленностью страны! Науке от них ждать нечего.

— А кто финансирует вас сейчас? — глухо спросила Дэгни.

Стадлер пожал плечами:

— Общество.

— Вы собирались назвать мне причины, которые кроются за этим заявлением.

— Я думаю, вы сами легко могли бы их установить. Учитывая, что в институте уже тринадцать лет существует отдел металловедения, который проглотил более чем двадцать миллионов долларов, а произвел только политуру-серебрянку да антикоррозийный препарат, который, по-моему, хуже старого, можете себе представить реакцию общественности, если частное лицо предложит продукт, который произведет революцию в металлургии и будет иметь сенсационный успех.

 

Наверное, вы тоже, читая эти строки, задаёте себе простой вопрос – почему оба действующих лица никак не понимают сути происходящего, равно как и роли упомянутого «доктора Ферриса»?

Однако, читая эти строки, нужно понимать один исторический факт – в то время, когда Айн Рэнд писала свою …. книгу, в очень даже государственных институтах одной очень даже социалистической страны учёные создали десятки новых сплавов, не говоря уже о множестве других достижений и фундаментальной, и практической науки.

Разумеется, говоря про СССР, стоит ожидать обвинений в существовании «шарашек«, «репрессий» и «запретов«. Что тут можно сказать? Тяга к распилам лечится лесоповалом. Быть может, советская наука достигла таких вершин именно потому, что советские учёные понимали свою ответственность перед Обществом и Руководством страны, которые доверили им научное оборудование и редкие материалы. И разумеется, советская наука достигла таких вершин именно потому, что руководство страны прекрасно понимало важность этой области с первых дней социалистического государства обеспечивало её всем необходимым.

Кстати, в начала 50-х советские компьютеры были лучшими в послевоенной Европе и вторыми в мире после американских. Вот тебе и «запрещённая кибернетика»

Но вернёмся к сюжету книги. Одновременно принимается несколько законодательных актов, направленных на «регулирование рынка». Приведу описание одного из этих законов:

 

Из стопки на пол выпала газетная вырезка. Это была передовица, которую мисс Айвз пометила, сердито перечеркнув красным карандашом. Статья называлась «О равных возможностях». Он не мог не прочитать ее. За последние три месяца вокруг этого законопроекта было слишком много шума — угрожающе много.

В статье говорилось: несправедливо в период спада производства, сокращения рынков сбыта и все уменьшающихся возможностей заработать на жизнь позволять одному человеку владеть множеством предприятий в различных отраслях, в то время как другие не имеют ничего; на экономике страны пагубно отражается тот факт, что кучка предпринимателей сосредоточила в своих руках все природные ресурсы, не оставив тем самым никаких шансов другим; конкуренция, писала газета, играет первостепенную роль в жизни общества, и долг общества заключается в том, чтобы не позволить никому подняться на уровень, ставящий его вне конкуренции. Автор статьи предсказывал, что предложенный на рассмотрение Законодательного собрания законопроект о равных возможностях, запрещающий любому человеку или корпорации владеть предприятиями более чем в одной отрасли, вскоре будет принят.

 

Закон был принят и началось раздробление «слишком крупных» предприятий на более мелкие. Айн Рэнд описывает, как ряд предпринимателей, в том числе Хэнк Реарден, столкнулись с необходимостью для сохранения производственной цепочки передавать принадлежащие им источники сырья (например, шахты) подставным владельцам из числа близких им людей, которые после этого вполне могли предать их. Но о том, затронуло ли это «расчленение» крупные корпорации олигархической верхушки – опять же умалчивает.

В результате, как того и следовало ожидать, произошло серьёзное падение производства. Вот, что случилось после того, как один из «новых» владельцев крупной нефтедобывающей компании «объявил забастовку» – исчез, взорвав перед этим построенный им комплекс.

 

Прошло меньше полугода с тех пор, как исчез Эллис , – с того дня, который один фельетонист радостно назвал «днем победы простого человека». Все мелкие нефтепромышленники, владевшие тремя скважинами и скулившие, что Эллис Вайет отнял у них средства к существованию, бросились заполнять оставленное им пространство. Они организовали лиги, кооперативы, ассоциации; они объединили свои средства и ценные бумаги в общий фонд. «Маленький человек обрел место под солнцем», – написал фельетонист. Их солнцем было пламя пожара, бушевавшего над «Вайет ойл». В этом ослепительном зареве они добились успеха, о котором так мечтали, успеха, не требующего ни знаний, ни умения, ни усилий. Вскоре их крупные клиенты, такие как электростанции, которые потребляли нефть целыми составами и не желали делать скидку на несовершенство человеческой природы, начали переходить на уголь. Заказчики помельче, мирившиеся с некомпетентностью, разорялись один за другим. Парни из Вашингтона ввели нормированное распределение нефти и дополнительный налог для поддержания безработных нефтяников, затем закрылось еще несколько крупных нефтяных компаний, и «маленькие человеки под солнцем» вдруг обнаружили, что головка бура, стоившая раньше сто долларов, теперь стоит пятьсот, поскольку при отсутствии массового спроса на нефтедобывающее оборудование его производители, чтобы не обанкротиться, заламывали за свою продукцию баснословную цену; потом начали закрываться нефтепроводы, так как нечем было платить за техобслуживание, и железным дорогам было предоставлено право поднимать тарифы на грузовые перевозки; подсчитав количество нефти и стоимость перевозок, две небольшие линии попросту закрылись. Солнце зашло – и «маленькие человеки» обнаружили, что эксплуатационные расходы, при которых, они могли сводить концы с концами на своих участочках в шестьдесят акров, были возможны лишь тогда, когда рядом простирались безбрежные просторы промыслов Вайета. Теперь же они взмыли до небес вместе с клубами дыма. Лишь когда их состояния испарились без следа, а насосы остановились, «маленькие человеки» поняли, что ни один предприниматель в стране не в состоянии покупать нефть по цене, равной расходам на ее добычу. Затем парни из Вашингтона предоставили нефтепромышленникам субсидии, но не каждый имел друзей в Вашингтоне, и возникла ситуация, в которую было боязно вникать и даже обсуждать.

 

В условиях усугубляемого дефицита связанные с олигархами политики создали «Министерство Изобилия», только называли его немного иначе – «Отдел экономического планирования и национальных ресурсов». По сути своей, сей отдел занялся «шариковским» делом – отнимать и делить. Отнимать у тех, кто ещё что-то производит и делить между всеми остальными.

 

Никто не знал, как следует исполнять этот закон. Сначала ему сообщили, что он не может выпускать свой металл в количестве, «превышающем количество наилучшего специального сплава, не являющегося сталью», выпускаемого Ореном Бойлом. Но наилучший специальный сплав Орена Бойла был низкопробным месивом, которое никто не хотел покупать. Затем ему сообщили, что он может выпускать свою продукцию в количестве, которое мог бы производить Орен Бойл. Никто не знал, как это определить. Кто-то в Вашингтоне без всяких объяснений назвал цифру, указывающую количество тонн в год. Все приняли это как есть. Реардэн не знал, как «предоставить каждому заказчику иную долю своей продукции». Заказов накопилось уже столько, что, даже если бы ему позволили работать в полную силу, он не смог бы выполнить их и за три года. Кроме того, ежедневно поступали новые заказы. Это были уже не заказы в старом, благородном понимании; это были требования. По новому закону, заказчик, не получивший причитающейся ему равной доли металла Реардэна, имел право подать на Реардэна в суд.

Равная доля – никто не знал, сколько это. Вскоре Реардэну прислали из Вашингтона молодого расторопного паренька, только что из колледжа, на должность помощника управляющего по распределению. После длительных переговоров с Вашингтоном паренек сообщил, что каждый заказчик будет получать пять тысяч тонн в порядке поступления заявки. Никто не возражал против этой цифры. Возражения не имели смысла; с таким же успехом и абсолютно законно можно было установить норму в один фунт или миллион тонн. Парнишка открыл на заводе контору, где четыре девицы круглосуточно принимали заявки. При производительности завода на данный момент выполнение заказов должно было растянуться по меньшей мере лет на сто.

Пяти тысяч тонн металла не хватило бы и для трех миль железнодорожного полотна «Таггарт трансконтинентал», этого не хватило бы на крепления даже для одной шахты Кена Денеггера. Крупные промышленные предприятия, основные заказчики Реардэна, остались без его продукции. Но неожиданно на рынке появились клюшки для гольфа, сделанные из металла Реардэна, а также кофейные банки, садовые инструменты и водопроводные краны. Кену Денеггеру, который одним из первых сумел оценить новый продукт Реардэна и рискнул, заказав металл вопреки общественному мнению, не было позволено приобрести его; его заказ остался неудовлетворенным и был отменен без предупреждения в соответствии с новым законом. Мистер Моуэн, предавший «Таггарт трансконтинентал» в самый опасный для компании час, теперь производил железнодорожные стрелки из металла Реардэна и продавал их «Атлантик саузерн».

Реардэн молча отворачивался, когда ему говорили о том, что было прекрасно известно всем: на его металле многие за считанные дни сколачивали целое состояние. «Нет, – поговаривали в гостиных, – это нельзя называть черным рынком. Никто не продает сплав нелегально. Люди просто продают свое право на него. Вернее, даже не продают, а просто маневрируют своими долями». Он ничего не желал знать ни о лабиринте гнусных сделок, по которому доли продавались и перепродавались, ни об одном промышленнике из Виргинии, который выпустил за два месяца пять тысяч тонн заготовок из его металла, ни о том, что негласным партнером этого промышленника был человек из Вашингтона. Реардэн знал, что их прибыль с одной тонны его металла в пять раз превышает его собственную. Он молчал. Все имели право на его металл – все, кроме него самого.

 

Возможно, капиталисты именно так «коммунизм» и воспринимают, однако лично я ничего общего с идеями социализма и коммунизма здесь не вижу. Уже хотя бы потому, что социализм есть постоянное расширение и улучшение производства (вплоть до того момента, когда производство сможет удовлетворить все нормальные потребности всех людей).

Я читал этот бред сивой кобылы, и представлял себе, сколько в те годы, когда писался сей бред, в СССР было построено самых разных заводов, шахт и железных дорог, нефтяных скважин и трубопроводов, электростанций и линий электропередач.

Да что представлять? Мне, чтобы убедиться в лживости этой книги, достаточно в окно выглянуть – город, в котором я живу, был заложен в 30-е годы вокруг нового авиастроительного завода. Я вижу сам и завод, который когда-то работал в три смены, а сейчас почти стоит, и жилые дома, где жили работники завода с семьями, и котельные централизованного отопления, без которых при нашем климате в бетонных многоэтажках невозможно было бы жить, вижу школы, больницы, дворцы культуры.

 линк, 22/11/2011

Делать для других

Вход в строение закрывал прямой гладкий лист нержавеющей стали, отсвечивавший на солнце мягким голубоватым отблеском. Над дверью была выбита в камне надпись – единственное отступление от прямолинейной суровости сооружения. Она гласила: «Клянусь своей жизнью и любовью к ней, что никогда не буду жить ради другого человека и никогда не попрошу и не заставлю другого человека жить ради меня». – Айн Рэнд. «Атлант расправил плечи»

По календарю сегодня рабочий день, по часам – рабочее время, но я сижу дома и кушаю сочные гранаты. А всё потому, что сегодня я сдал кровь в количестве 410 грамм.

Сейчас эта кровь находится на карантине, а через пол-года её отправят в больницу, где зальют в человека, который потерял много своей крови – из-за тяжёлой болезни, несчастного случая, автомобильной аварии, нападения преступника. И благодаря мне, а также другим людям, которые приняли участие в донорстве крови, этот человек останется в живых – продолжит воспитывать своих детей, трудиться на производстве и даже помогать окружающим.

По крайней мере, я надеюсь, что спасённый при моём участии человек будет именно таким, а не бандитом или буржуем (что в принципе одно и то же). Впрочем, существует вероятность, что однажды эта кровь понадобится и мне самому, в том числе близким мне людям. Таким образом, участвуя в донорской программе я помогаю не только другим, но и самому себе. И в то же самое время я агитирую других людей тоже принять участие в этой программе, дабы они тоже приняли посильное участи в спасении людей.

 

А теперь я попробую применить к этой программе принципы Рэнд:

Вариант первый – человеку при необходимости будут заливать только его собственную кровь. Но ведь такая необходимость может возникнуть слишком поздно, и сданная ранее кровь успеет испортиться. Опять же, человеку постоянно придётся возить всю эту кровь с собой, дабы при необходимости она не оказалась слишком далеко от него.

Вариант второй – вся кровь сдаётся в «банк крови», откуда каждый вкладчик может получить (для себя и своих близких) ровно столько, сколько сдал. Может и больше – под гарантию последующего возврата. Или умереть, если в своё время не сдавал и в нужный момент поручителей не нашёл.

Ну и третий вариант – перевод «банка крови» на коммерческую основу, объявление крови товаром, который можно покупать и продавать за деньги. Разумеется, в этом случае человек, не имеющий достаточного количества денег, получает свободу умереть. Кстати, далеко не факт, что человеку, который продавал свою кровь, потом хватит денег, чтобы её купить – если «баланс спроса и предложения» на разных рынках окажется разным, то цены тоже окажутся очень разными.

И вот здесь от обсуждения отдельного аспекта врачебной деятельности можно перейти к системе здравоохранения в целом.

Вопрос – какой должна быть эта система? Очевидно, что лечение тяжёлой болезни или травмы – весьма сложный процесс, требующий квалифицированных специалистов, особого оборудования и препаратов. При этом специалистов мало подготовить в достаточном количестве – им её нужно обеспечить достаточно высокий уровень жизни, чтобы они не испытывали желания «бросить всё» и заняться другим делом, где сложности и ответственности поменьше, а приятного побольше. Сложность производства достаточного количества оборудования и материалов также означает большой расход материальных запасов общества.

Социализм требует выделение на медицину такой доли имеющихся средств, чтобы сохранить жизнь и здоровье максимально возможному числу людей (разумеется, без ущерба для дальнейшего развития производства). Цель этого проста и очевидна – чем лучше будет здоровье людей в обществе, тем лучше они будут трудиться на благо общества.

Разумеется, выделение средств на медицину приведёт к сокращению производства «товаров народного потребления». Таким образом, дабы избежать появления на руках у людей денег, не обеспеченных товарами, при социализме людям будут «недоплачивать«. Зато люди будут жить.

 

Капитализм исходит из того, что люди за сохранение своей жизни и здоровья (а также своих детей) должны сами платить свои личные деньги – передавать право владения соответствующей долей материальных благ – или умирать, если они (или их родители) не могут приобрести достаточно большую долю процедур, лекарств и рабочего времени врачей.

Очевидно, что мало кто может в час X «вынуть и положить» нужную сумму. Посему капитализм предлагает людям заключить сделку страхования медицинских услуг – постоянно вносить в страховой фонд некоторую сумму денег, дабы при необходимости получить из этого фонда деньги в соразмерном объёме.

Разумеется, при этом капитализм даёт людям Свободу:

1. Люди могут вносить много денег, чтобы при необходимости получить деньги на лечение любой сложности.

2.Люди могут вносить мало денег, чтобы при необходимости получить деньги только на лечение низкой сложности.

3. Люди могут вообще ничего не вносить, чтобы вовсе никакого лечения не получить.

Очевидно, что без лечения человек может умереть. Следовательно капитализм, подобно гопнику из подворотни, ставит человека перед выбором «жизнь или кошелёк», и горе тем, у кого в кошельке пусто будет. Но извините меня, это – уже не выбор.

 

Таким получается, что социализм защищает свободу жить, а капитализм – свободу умереть.

А теперь, дорогие либералы, ответьте мне на два простых вопроса:

1. Зачем вам нужна свобода умереть?

2. Какого чёрта вы до сих пор ею не воспользовались?

 линк, 24/11/2011

Некоммунизм 1.5

А вот ещё один пример, демонстрирующий абсурдность рассуждений Айн Рэнд. Особенно актуальный в наше время, когда старые схемы экономических отношений писателей и читателей вошли в конфликт с производственными мощностями технических устройств, обеспечивающих распространение литературы :

 

— Вся литература прошлого, — говорил Больф Юбенк, — была дешевым надувательством. Она приукрашивала действительность в угоду денежным мешкам, которым прислуживала. Мораль, добрая воля, великие свершения, торжество добра и человек как некое героическое существо — все это сегодня не вызывает ничего, кроме смеха. Показав истинный смысл жизни, наш век впервые за всю историю придал литературе глубину.

— А что является истинным смыслом жизни, мистер Юбенк? — застенчиво спросила молодая девушка в белом вечернем платье.

— Страдание, — ответил Юбенк. — Принятие неизбежного и страдание.

— Но почему? Люди ведь счастливы… иногда… Разве не так?

— Это лишь иллюзия, возникающая у людей, которым чужда глубина чувств.

Девушка покраснела. Богатая дама, которая унаследовала нефтеперерабатывающий завод, виновато спросила:

— Мистер Юбенк, а что нужно сделать, чтобы улучшить литературный вкус людей?

— Это первостепенная социальная проблема, — ответил Юбенк. Он считался звездой первой величины в современной литературе, но за всю жизнь не написал ни одной книги, которая разошлась бы тиражом больше трех тысяч экземпляров. — Я лично считаю, что законопроект о равных возможностях, примененный в литературе, стал бы решением этой проблемы.

— А применение этого законопроекта в промышленности вы поддерживаете? Я вот даже не знаю, что о нем и думать.

— Конечно, поддерживаю. Наша культура погрязла в болоте материализма. Люди утратили духовные ценности, обманывая друг друга в погоне за материальными благами. Они слишком хорошо живут. Но они вернутся к более благородному образу жизни, если мы научим их жить в нужде. Следовательно, нужно поумерить их алчность.

— Это мне и в голову не приходило, — извиняющимся тоном сказала дама.

— Но как вы собираетесь применить законопроект о равных возможностях в литературе, Рольф? — спросил Морт Лидии. — Для меня это что-то новое.

— Меня зовут Больф, — сердито сказал Юбенк. — А для вас это ново потому, что это я сам придумал.

— Ну хорошо, хорошо. Я вовсе не хочу ссориться. Мне просто интересно, — сказал Морт Лидди, нервно улыбаясь. Он был композитором и писал традиционную музыку к фильмам и модернистские симфонии для немногочисленной публики.

— Все очень просто, — сказал Больф Юбенк. — Нужно принять закон, ограничивающий тираж книги до десяти тысяч экземпляров. Это откроет литературный рынок для новых талантов, свежих идей и некоммерческой литературы. Если людям запретят раскупать миллионами экземпляров всякую макулатуру, им просто придется покупать хорошие книги.

— Да, в этом что-то есть, — сказал Морт Лидди. — Но не ударит ли это по карману писателей?

— Тем лучше. Писать книги должен лишь тот, кто действует не из корыстных побуждений и не гонится за наживой.

— Но, мистер Юбенк, а что, если больше десяти тысяч человек хотят купить какую-то книгу? — спросила девушка в белом платье.

— Десять тысяч читателей вполне достаточно для любой книги.

— Я имела в виду не это. Что, если она нужна им!

— Это не имеет никакого значения.

— Но почему, если интересный сюжет…

— В литературе сюжет — это всего лишь примитивная вульгарность, — презрительно произнес Больф Юбенк.

 

И опять же эти рассуждения «космического масштаба и космической же глупости» не имеют никакого отношения ни к Энгельсу, ни к Каутскому.

Опять под «равными возможностями» понимается исключительно «равная возможность» получать деньги – то есть «обобществление прибыли», причём в виде перераспределения. Очевидно, что г-ном Больфом движут как раз таки «корыстные побуждения» и жажда «наживы», которые он столь громогласно отрицает.

Зато в угоду его потребностям (в деньгах) игнорируются и даже открыто отрицаются потребности общества в чтении хороших книг.

Это – не коммунизм и не социализм. Это – типичная «шариковщина». К сожалению, именно эта шариковщина зачастую всплывает в спорах об «авторских правах», тем самым принуждая авторов принимать идеи капитализма и внушать их своим читателям. Например, вот так:

 

– Я готов был простить людям свои испытания, – начал Ричард Хэйли, – но не мог смириться с тем, как они воспринимали мой успех. Я не роптал все годы, пока меня отвергали. Если мои творения были новы, людям требовалось время, чтобы освоиться и привыкнуть к ним; если я испытывал гордость от сознания, что первым достиг таких высот, я не имел права жаловаться на медлительность людей. Это я втолковывал себе все те годы, хотя иной раз по ночам мне было уже невмоготу ждать и верить; тогда я кричал: «Почему?!» – и не находил ответа. Потом, в тот вечер, когда меня решили-таки чествовать, я стоял на театральной сцене и думал: вот тот момент, которого я добивался. Я думал, что буду счастлив, но ничего не испытывал. Помнил только те бесконечные, бессчетные ночи и свой возглас «Почему?!», так и оставшийся без ответа. Поздравления и аплодисменты теперь значили так же мало, как прежде насмешки. Если бы мне сказали: «Простите, мы запоздали, спасибо, что не перестали ждать», – я не потребовал бы большего; они могли бы взять у меня все, чем я владел. Но то, что я видел на лицах, то, что говорили, наперебой восхваляя меня, ничем не отличалось от речей, которыми обычно потчуют художников, а я никогда не верил, что это может говориться всерьез. Казалось, люди говорили, что ничем мне не обязаны, напротив, своими убеждениями и целями я обязан их глухоте, что бороться, страдать, терпеть – это мой долг перед ними и ради них, несмотря на всю несправедливость, пренебрежение, издевательства и глумление, – все это я должен был смиренно переносить, чтобы научить других наслаждаться моим трудом, это и мое предназначение и их законное право. Тогда-то я и постиг природу духовного нахлебника, понял то, чего раньше не мог и вообразить. Я увидел, что они залезают в мою душу так же, как в карман Маллигана, присваивают богатство моего духа так же, как его состояние. Мне открылись наглость и озлобленность посредственности, хвастливо демонстрирующей свою пустоту, как пропасть, которую надо заполнить телами более достойных людей. Я понял: они стремятся насытиться моей музыкой так же, как деньгами Маллигана, жить за счет тех часов, когда я сочинял ее, за счет того, что послужило источником моего вдохновения; они хотят все заглотить и сохранить уважение к себе, вырвав из меня признание, что я создавал свою музыку для них, что своим успехом я обязан в конечном итоге не собственному таланту, а их значимости… В тот вечер я поклялся, что впредь они не услышат ни единой моей ноты. Я ушел из театра последним, улицы были пустынны, в свете фонаря меня поджидал незнакомый человек. Меня не понадобилось долго убеждать. Концерт, который я посвятил этому человеку, назван «Песнь свободных».

 

Но ведь, как ни странно, уже сейчас в сети Интернет существуют действующие (реально действующие) модели коммунистических систем.

Те же литературные сайты, где каждый человек может опубликовать своё произведение, и все люди могут читать эти произведения в неограниченном количестве. Те же тематические форумы, где каждый человек может помочь другому решить его проблему и поделиться своими знаниями. От каждого – по способностям и каждому – по потребностям. И люди с высокими способностями получают от окружающих заслуженный почёт и уважение.

Айн Рэнд в своих словах заявляет, будто бы человек совсем не ценит бесплатное.

Мне доводилось читать в Сети рассуждения одного иностранного издателя о том, что книги должны стоить дорого, иначе их никто не будет воспринимать, как ценность. Но позвольте! Ведь ценность книги определяется её содержанием, а не цифрами на ценнике, приклеенном к форме (к обложке). Скорее наоборот, внешняя ценность нужна людям, которые не способны оценить ценность внутреннюю.

Зато слова «своим успехом я обязан в конечном итоге не собственному таланту, а их значимости» столь же актуальны и для коммерческого искусства. Ведь некоторые люди, заплатив деньги за произведение, начинают считать себя в праве диктовать свою волю «купленному ими» творцу.

Конечно, такое распространение произведений в наш пока ещё капиталистический век само по себе автора не накормит. Однако есть же в родственной литературе области разработки программного обеспечения авторы, труд которых оплачивается обществом – через различные фонды и некоммерческие организации. Причём оплачивается соразмерно их высокой способности творить.

линк, 29/11/11

История одного завода

Как видно из предыдущей главы, система экономических отношений, который описывает Айн Рэнд в своём произведении не является ни коммунизмом, ни даже социализмом.

При социализме мы имеем обобществление средств производства — совместное владение промышленными и сельскохозяйственными предприятиями, работающими под управлением самых талантливых людей, способных лучше всех остальных организовать и улучшать производство. И благодаря совместному владению предприятиями, трудящимися на благо общества, каждый член общества может получить причитающуюся ему долю общественных благ в том количестве, которое может быть обеспечено существующим производством.

Здесь можно привести аналогию с закрытым акционерным обществом, с которого владельцы получают дивиденды из прибыли, оставшейся от доходов после выплаты расходов и вложений в дальнейшее развитие производства. При этом, поскольку у всех этих предприятий был один-единственный владелец, «коммерческих отношений» между ними не было — происходила непосредственная передача предметов производства от одного производственного этапа к другому.

Здесь же описано противоположное — обобществление (точнее говоря, перераспределение) исключительно доходов от производства, средства которого по-прежнему остаются в частной собственности. А из частной собственности на средства производства следует, что частными остаются и расходы на содержание производства, не говоря уже об инвестициях. При том, что владельцы эти были разные, а значит производственная цепочка для своей работы требовала передачи денег.

Очевидно, что при таком подходе, когда передаваемые деньги постоянно «обобществляли», любая деятельность оказывалась коммерчески невыгодной. Владельцы были вынуждены сокращать производство, а то и вовсе закрывать свои предприятия либо бросать их на произвол судьбы.

 

Ну а теперь, после вступления вернусь к сюжету книги — к той сюжетной линии, которая мне, как дипломированному специалисту технического склада ума и жителю промышленного моногорода наиболее близка. С той разнице, что заводы моего города строили не поезда, а вертолёты и оборудование для кораблей.

Дэгни Таггерт и Хэнк Реарден закончили строительство железной дороги из нового сплава, тем самым показав людям его возможности. Однако они понимали, что возможности этого металла ещё не исчерпаны — Дэгни загорелась идеей построить из сплава Реардена новые локомотивы, которые смогут перевозить груз с большей массой на больших скоростях. В поисках специалистов, которые смогут создать такой локомотив и запустить его в серийное производство, они отправляются на завод, где отец Дэгни покупал технику для «Таггерт-трансконтинентал», но находят одни лишь развалины.

 

Внутри остова, бывшего когда-то индустриальным городком, все еще стояло несколько домов. Все, что могло двигаться, покинуло городок, но несколько человек все же остались. Пустые строения напоминали скелеты; их разрушило не время, а люди, которые поотрывали доски, кровлю, проломили дыры в опустошенные погреба. Создавалось впечатление, будто здесь вслепую хватали все, что отвечало потребности момента, даже не задумываясь о том, как жить завтра. Заселенные дома были беспорядочно разбросаны среди руин. Поднимавшийся из труб дым был единственным заметным движением в городе. На окраине стояла бетонная коробка — все, что осталось от школы. Она походила на череп — пустые глазницы, незастекленные окна и оборванные провода, свисавшие несколькими жиденькими волосками.

За городом, на отдаленном холме стоял завод «Твентис сенчури мотор компани». Стены, очертания крыш и трубы выглядели аккуратными и неприступными, как крепость. Могло показаться, что завод миновала участь городка, если бы не опрокинутая серебристая цистерна для воды.

На заросших деревьями склонах холмов не было никаких следов дороги, ведущей к заводу. Дэгни и Реардэн подъехали к дверям первого дома, из трубы которого, проявляя слабые признаки жизни, вилась тонкая струйка дыма. Дверь была открыта. На звук мотора, шаркая ногами, из дома вышла старая, сгорбленная, босая женщина, одетая в какое-то тряпье из мешковины. Она посмотрела на машину без тени удивления и любопытства, пустым взглядом существа, потерявшего способность чувствовать что-либо, кроме голода.

— Не могли бы вы объяснить, как проехать к заводу? — спросил Реардэн.

Женщина ответила не сразу; можно было подумать, что она не говорит по-английски.

— К какому заводу? — спросила она наконец.

— Вон к тому, — указал пальцем Реардэн.

— Он закрыт.

— Я знаю, что закрыт. Туда можно как-нибудь доехать

— Не знаю.

— Есть какие-нибудь дороги? — В лесу есть дороги.

— Есть такие, по которым можно проехать на машине?

— Может быть.

— А по какой дороге лучше всего проехать?

— Не знаю.

…

Издали донесся скрежет. Дэгни и Реардэн обернулись и увидели мужчину, достававшего воду из колодца. Они смотрели, как он медленно идет по улице, неся два ведра, которые казались слишком тяжелыми для его тонких рук. Трудно было сказать, сколько ему лет. Мужчина подошел и остановился, глядя на машину. Он украдкой посмотрел на чужаков и тотчас отвел взгляд, подозрительный и пугливый.

Реардэн вытащил десятидолларовую банкноту и протянул мужчине:

— Не могли бы вы показать нам дорогу к заводу?

Мужчина с полным безразличием смотрел на деньги, не двигаясь, не проявляя никакого желания взять их, по-прежнему держа в руках ведра. Если в мире есть человек начисто лишенный алчности, подумала Дэгни, то он стоит передо мной.

— Нам здесь деньги ни к чему, — сказал мужчина.

— Разве вы не работаете, чтобы жить?

— Работаем.

— И что же вы используете в качестве денег?

Мужчина поставил ведра на землю, словно до него только сейчас дошло, что незачем надрываться, держа их в руках.

— Мы не пользуемся деньгами. Просто меняемся.

— А как вы обмениваетесь с жителями других мест?

— Мы не ходим в другие места.

 

Тем не менее, Хэнк и Дэгни решают осмотреть завод. Внутри они видят лишь пустые, безжизненные помещения, заваленные грудами мусора. Однако в лаборатории они находят обломки механизма, созданного по принципиально новой технологии.

 

— Сначала я заметила катушку, — сказала Дэгни. У нее было такое ощущение, будто разум ее мчится вперед, и ей было трудно угнаться за всем тем, что, словно после яркой вспышки, открылось ее глазам, слова взахлеб вылетали из нее одно за другим. — Я заметила катушку, потому что видела похожие чертежи, не совсем такие, но наподобие, давным-давно, когда училась в колледже. Я видела этот чертеж в одной старой книге, от него давно отказались как от невозможного, но мне нравилось читать все, что удавалось найти о двигателях для поездов. В книге говорилось, что в свое время люди пытались сконструировать такой двигатель, работали над этим, много лет экспериментировали, но не смогли решить этой проблемы и отказались от нее. Об этом забыл недолгие годы. Мне казалось, что современные ученые об этом и думать забыли. Но кто-то же вспомнил. Кто-то решил эту задачу. Сегодня, сейчас… Хэнк, ты понимаешь? Люди давным-давно пытались изобрести двигатель, который черпал бы из атмосферы статическое электричество, преобразовывал его и вырабатывал энергию. Это не удалось. От этой идеи отказались. — Она указала на обломки: — Но вот он, здесь.

Реардэн кивнул. Он не улыбался. Он сидел и смотрел на останки двигателя, погрузившись в свои мысли; похоже, мысли эти были не очень-то радостными.

— Хэнк! Неужели ты не понимаешь, что это значит? Это же величайшая революция со времен изобретения двигателя внутреннего сгорания! Это отметает все, что было прежде, — и раздвигает границы возможного! К черту Дуайта Сандерса и всех остальных! Кто захочет смотреть на дизели? Кто будет переживать из-за нефти, угля и бензоколонки? Ты понимаешь то, что понимаю я? Новенький электровоз размером в два раза меньше, чем дизельный локомотив, и в десять раз мощнее. Генератор, работающий на нескольких каплях горючего и обладающий безграничной мощностью. Самое чистое, быстрое, дешевое из когда-либо изобретенных средств передвижения. Ты представляешь, что это сделает с системой транспортировки и со всей страной всего за один год?

….

— Я бы сказал, что он продлил бы жизнь каждого человека в этой стране лет этак на десять, если принять во внимание, насколько легче и дешевле стало бы производство товаров, сколько часов труда он бы освободил для другой работы и насколько больше труд каждого человека приносил бы ему. Локомотивы? А автомобили, корабли, самолеты, оснащенные таким двигателем? Тракторы? Электростанции? Все подсоединилось бы к безграничному источнику энергии, который нуждается лишь в нескольких каплях горючего, чтобы поддерживать работу конвертора. С помощью этого двигателя можно перевернуть мир. Он принес бы электрическую лампочку в каждую Богом забытую дыру, даже в дома людей, которых мы видели внизу, в городе.

….

— Хэнк, этот двигатель был самой большой ценностью на заводе, — тихо сказала она. — Он был куда ценнее самого завода со всем оборудованием. Но его не забрали. Его оставили гнить в куче хлама.

— Именно это и пугает меня больше всего, — ответил Реардэн.

…

Дэгни поднялась и оперлась на раму разбитого окна. Она почувствовала на лице прохладное прикосновение осеннего воздуха. Перед ней простиралось темно-синее вечернее небо. «С его помощью можно было бы перевернуть мир». Дэгни взглянула на мотор, затем снова выглянула в окно. Внезапно по ее телу пробежала дрожь, она уронила голову на руки и застонала, прижавшись к оконной раме.

— Что с тобой? — спросил Реардэн. Дэгни не ответила.

Реардэн подошел к ней и выглянул в окно.

Далеко внизу, на равнине, в сгущавшейся темноте ночи дрожало несколько слабых, бледных огоньков сальных свечей.

 

Дэгни решает во что бы то ни стало найти изобретателя этого двигателя, и начинает свои поиски с владельцев завода. Описывая её приключения, автор демонстрирует все злоключения самого завода, пытаясь доказать этим «порочность социализма». Вот и я тоже опишу эти злоключения, стараясь опровергнуть эти «доказательства». Первым делом она посещает бюро регистрации:

 

— Последним законным владельцем завода была Народная ипотечная компания из Рима, штат Висконсин. Это город, расположенный в стороне от завода, милях в тридцати на север. Эта ипотечная компания была крикливой лавочкой, которая на всех углах вопила о льготных кредитах. Компанию возглавлял Марк Йонтс. Никто не знал, откуда он взялся, и никто не знает, куда он делся, но на следующее утро после того, как Народная ипотечная компания обанкротилась, выяснилось, что Марк Йонтс продал завод «Твентис сенчури мотор» кучке паразитов из Южной Дакоты и одновременно отдал его в залог под займ, полученный от банка в Иллинойсе. После осмотра завода выяснилось, что он вывез все оборудование и продал его по частям неизвестно куда и Бог весть кому. Вот и получается, что сейчас завод принадлежит всем… и никому. Парни из Южной Дакоты, банк и адвокаты кредиторов Народной ипотечной компании — все подают в суд друг на друга, все заявляют о своих правах на этот завод, и никто не имеет права завезти туда хоть шестеренку, хотя сейчас и шестеренки днем с огнем не сыщешь.

— А Марк Йонтс действительно руководил заводом до того, как продал его?

— Господи, мэм, нет, конечно. Он из тех, кто никогда не работает. Он не хотел делать деньги, он хотел получать их. И похоже, получил их больше, чем можно было выжать из этого завода.

 

И какой здесь, к чёртовой бабушке, «социализм»? Налицо самая настоящая «приватизация», с которой после уничтожения социалистического строя началась реставрация капитализма в России 1990-х годов. И произвёл её тот самый «эффективный собственник», который удачно приобрёл кусочек народной собственности и «распорядился» ею с наибольшей для себя выгодой.

Сам я не посещал такие мёртвые города, хотя в уже умирающих бывать доводилось. Вспоминаю десяток пустых бетонных коробок, глядящих чёрными провалами окон на гостей, и грустную шутку «Это у нас — Чечня» сидящего рядом попутчика.

Но вернусь к следующему «эффективному собственнику» — мэру соседнего города:

 

— Ну конечно, это я продал завод Марку Йонтсу. Марк был хорошим парнем, веселым и энергичным. Не спорю, он недостаточно чтил кодекс, но кто из нас без греха? Конечно, он зашел слишком далеко. Этого я от него не ожидал. Я думал, что он достаточно умен, чтобы оставаться в рамках закона — вернее, того, что от него осталось.

Мэр Баском улыбнулся, глядя на них с безмятежной отрешенностью. Во взгляде его сквозила хитрость, лишенная ума, а улыбка излучала добродушие, лишенное доброты.

— Не думаю, что вы, ребята, детективы, — сказал он, — но даже если и так, мне все равно. Взяток от Марка я не брал, а в свои дела он меня не посвящал. Где он сейчас, я не имею ни малейшего представления. — Он вздохнул. — Мне нравился этот парень. Жаль, что он уехал. Плевать на воскресные проповеди. Ему же надо было как-то жить. Он ничуть не хуже других, просто умнее. Кого-то на таких делах ловят, а кого-то нет, вот и вся разница… Нет, я не знаю, что он собирался делать с заводом. Конечно, он заплатил мне куда больше, чем стоила эта развалюха, и конечно, он оказал мне услугу, купив завод. Нет, я не оказывал на него никакого давления. Не было необходимости. Он, так сказать, был моим должником. Я несколько раз оказывал ему некоторую помощь. Знаете, есть такие законы, словно резиновые, и мэру вполне по силам слегка растянуть их для друга. А что, черт побери! Только так и можно разбогатеть в этом мире, вам это наверняка известно, — добавил он, взглянув на роскошный черный автомобиль.

— Вы рассказывали о заводе, — напомнил Реардэн, стараясь держать себя в руках.

— Вот кого я терпеть не могу, так это людей, которые разглагольствуют о принципах, — сказал Баском. — Принципами сыт не будешь. Единственное, что чего-то стоит в жизни, — это добротные материальные вещи. Тут уж не до теорий, когда все вокруг рушится. Вот я, к примеру, не собираюсь идти ко дну. Пусть они берут себе идеи, а я возьму завод. Мне не нужны идеи, я хочу три раза в день прилично питаться.

— Для чего вы купили этот завод?

— А для чего покупают бизнес? Чтобы выжать из него все что можно. Когда я вижу возможность сделать деньги, я ее не упускаю. Завод шел с молотка, и немногие изъявили желание купить его. Поэтому он достался мне почти даром. Но у меня он тоже долго не задержался. Месяца через три я продал его Марку. Конечно, это была выгодная сделка, я вам уже говорил. Я здорово все провернул. Ни один крупный воротила не придумал бы ничего лучше.

 

И опять совершенно непонятно, при чём тут «социализм». Ведь этот персонаж открытым текстом заявляет, что преследует исключительно «возможность сделать деньги». Быть может в этом?

 

— А кто обанкротился? Кому до вас принадлежал завод?

— О, разорился Народный общедоступный банк в Мэдисоне. Господи, какой это был крах! Банкротство этого банка чуть не погубило весь Висконсин, а уж эту часть штата точно доконало. Одни говорят, что завод разорил банк, другие утверждают, что завод был лишь последней каплей, потому что у Народного банка были совершенно безрассудные, убыточные вложения в трех или четырех штатах. В те времена банком руководил Юджин Лоусон. Его еще называли банкиром с сердцем. Два-три года назад он был очень популярной личностью в этих краях.

— А Лоусон управлял заводом?

— Нет. Он лишь вложил в него кучу денег, значительно больше, чем можно было выжать из этой старой свалки. Когда завод закрылся, Лоусон окончательно пошел ко дну. Через три месяца банк разорился. — Баском тяжело вздохнул. — Это был жестокий удар для жителей окрестных городов. Все они хранили свои сбережения в этом банке.

Мэр Баском с сожалением посмотрел на город. Он указал пальцем на другую сторону улицы, где седая уборщица, с трудом ползая на коленях, отмывала ступеньки крыльца.

— Видите вон ту женщину? У ее мужа был магазин тканей. Они были зажиточными, респектабельными людьми. Ее муж проработал всю жизнь, чтобы обеспечить ей безбедную старость, и к тому времени, когда он умер, она была довольно состоятельной женщиной — только все деньги хранились в Народном общедоступном банке.

— А кто управлял заводом, когда он закрылся?

— А, была такая шустрая корпорация. Называлась «Всеобщий сервис». Так, мыльный пузырь. Появилась из ничего, в ничто и превратилась.

— А где сейчас члены этой корпорации?

— А куда деваются брызги лопнувшего мыльного пузыря? Сыщи их теперь!

— А где сейчас Юджин Лоусон?

— Вот с Лоусоном все в порядке. Он сейчас работает в Вашингтоне, в Отделе экономического планирования и национальных ресурсов.

 

Ну про «банкиров с сердцем», «убыточные вложения» и людей, уверенных в том, что им обязательно выделят инвестиции, я расскажу в следующий раз. А пока попробую произвести реконструкцию уже процитированного.

Здесь попытка противопоставить «хорошую выгоду», которую пытаются получить Дэгни, Хэнк и другие предприниматели («атланты», как их называет автор), «плохой выгоды», которую пытаются «выжать» различные проходимцы и мошенники.

Вот только истина заключается в том, что деньги не пахнут. И если система основным принципом провозглашает получение личной выгоды, то все остальные принципы, устанавливающие критерии «правильности» получаемой выгоды, перестают действовать. Просто потому, что в системе не может быть несколько основных принципов.

Выгоду можно получать различными путями: через производство реальных материальных благ для других, через перераспределение уже существующих материальных благ, через уничтожение и расхищение произведённого другими. Так вот, для личности, которая получает выгоду, эти пути эквивалентны.

Более того, для отдельно взятой личности самым простым (а значит самым выгодным) оказывается именно третий способ. Зачем тяжким трудом создавать что-то своё, если можно просто отнять это у кого-то другого? История знает множество примеров: чего стоят одни только каперские патенты, которые правительства европейских стран выдавали капитанам своих кораблей, чтобы те грабили корабли других стран.

Разница между этими способами получения прибыли расположена там, куда апологеты индивидуализма отказывается заглядывать — в жизни общества. Более того, в жизни обществе можно увидеть ответ и на тот вопрос, который Айн Рэнд (а вместе с ней и другие сторонники рыночных отношений) отказывается задавать себе. А вопрос простой — в чём ценность денег?

Действительно, вот нам говорят, что нужно получать выгоду. Зачем? Чтобы иметь много денег. Зачем? … О, чтобы купить что-нибудь нужное.

Да, но чтобы купить что-нибудь нужное, его нужно сначала произвести. А деньги — это всего-лишь экономическая абстракция, позволяющая получить соразмерную долю от произведённых материальных благ. То есть главным здесь являются не деньги, а реальное производство.

Более того, чем лучше будет развито производство в обществе, тем меньше значения будут иметь деньги для членов этого общества. Ведь при мощном, развитом производстве за меньшие деньги каждый из членов общества сможет получить гораздо больше материальных благ, чем отдельные люди за большие деньги при производстве слабом и неразвитом.

И теперь, с учётом всего вышесказанного становится отчётливо видно, что тот уставший, отупевший от тяжёлой, ручной работы человек, который не видит смысла в деньгах, но пытается производить что-либо для себя и своих соседей, оказывается несоизмеримо мудрее «эффективного и успешного» приватизатора Йонтса, получившего деньги через уничтожения производства, которое просто обесценило всю его «выгоду».

линк, 03/01/12

История одного завода 2

Один человек, с которым я спорил о социализме, сказал такие слова: «Если раздать всем поровну что угодно, уже завтра равенства не будет — один пропьёт-прогуляет, другой сохранит-приумножит. Нужен новый делёж. И очень скоро делить будет нечего».

Всё верно — именно так и получится. Однако именно по-этому при социализме так не делали. А сделали, но только один раз, уже в начале 90-х — после уничтожения СССР, когда через приватизацию общественной собственности шайка мошенников в один миг отняла у народа построенное трудами нескольких поколений и поделила между собой.

Нет, социализм — это «отнять и объединить». Отнять у тех, кто пытается использовать средства производства для получения своей личной прибыли, и объединить для увеличения реального производства материальных благ для всего общества в целом.

 

Но вернусь к творчеству Айн Рэнд. В предыдущей главе я писал о том, как Дэгни Таггерт нашла на заброшенном заводе обломки двигателя, действующего на принципиально новых законах физики. В поисках изобретателя она начала разыскивать бывших владельцев этого завода.

Очередной «дефективный собственник» в настоящее время, оставшись без гроша, сидел на шее у своих знакомых, фактически пребывая в роли домашней прислуги. Ли Хансакер занимался тем, что «писал книгу» — свою биографию. Ранее я уже писал про таких «писателей», которые требовали, чтобы в угоду их графоманским изыскам издатели ограничивали тиражи других писателей, а читатели оставались без хороших книг, равно как и о том, что такая «уравниловка» не имеет никакого отношения ни к социализму, ни к капитализму. А теперь опишу ошибочность взглядов Айн Рэнд со всеми подробностями.

 

— Вы не позволите мне задать вам несколько вопросов о моторостроительном заводе?

— Не воображайте себе, что моторы были единственным занятием в моей жизни. До них я занимал немало важных постов. Я успешно занимался в разное время предприятиями по производству хирургических инструментов, упаковки из бумаги, изготовлению мужских шляп и пылесосов. Конечно, такого рода занятия не давали больших дивидендов. А вот моторостроительный завод — это уже был для меня огромный шанс. Это было тем, к чему я стремился.

— Как вам удалось приобрести его?

— Он был создан для меня, моя мечта, обернувшаяся действительностью. Завод был закрыт — он обанкротился. Наследники Джеда Старнса быстро довели его до этого. Не знаю уж точно, как это все случилось, но они затеяли какую-то глупость, и компания прогорела. Парни из железной дороги закрыли там местную линию. Место стало никому не нужным, никто туда не ехал. Но он-то был там, большой завод со всем оборудованием, станками, со всем тем, что принесло Джеду Старнсу миллионы. Это было как раз то, что мне было нужно, тот самый шанс, на который я имел все права. Тогда я собрал вместе нескольких друзей, и мы учредили корпорацию «Всеобщий сервис» и вложили в нее немного денег. Но у нас их было недостаточно, нам был необходим кредит, чтобы помочь начать дело. А дело было верное. Мы были молоды и готовы начать большую карьеру, мы были довольны и с надеждой смотрели в будущее. И вы думаете, хоть кто-то нас ободрил? Ничуть. Они ничего не дали, эти жадные, завистливые стервятники, окопавшиеся в своих привилегиях! Как же можно преуспеть в жизни, если никто не дает вам завода? Мы не могли соперничать с этими сопляками, которые унаследовали целую кучу заводов, разве не так? Разве мы не имеем права на такие же возможности? Вот так, и незачем при мне говорить о справедливости. Я работал как вол, пытался упросить хоть кого-нибудь дать нам кредит, но этот подлец Мидас Маллиган сразу бросил меня на канаты.

 

Мидас Маллиган — это легендарный банкир, который за всю свою жизнь не сделал ни одного неудачного вклада, причём «делал деньги» не на спекуляциях и прочих махинациях с «ценными бумагами», а через развитие реального сектора экономики.

«Это в совке всё зависело от дурака-начальника, а на Западе каждый мог найти инвестора для развития своего дела», — слышу я чей-то возглас из зрительного зала. Хорошо, здесь Айн Рэнд описывает того самого «инвестора», который по мнению всех «непризнанных гениев» постсоветской России должен был немедленно выделить любому желающему средства на развитие их стартапов. Вот он и выделял — тем, кто по его мнению действительно мог добиться успеха, а не потратить впустую из-за своей глупости.

Однако банкир Маллиган в других обстоятельствах вполне мог бы стать тем самым советским чиновником, распоряжающимся общественными фондами с наибольшей для общества пользой, и пользовался бы заслуженным уважением всех трудящихся. Человек, способный за пару минут определить, справится ли проситель со своей задумкой, и рассчитать востребованность этой задумки обществом — очень хороший организатор производства. Именно такие кадры решают всё. Зато жалобы Хансакера буквально слово-в-слово напоминают плач любого «непризнанного гения», смертельно обиженного на «недооценивших его чиновников». Процитирую их дословно.

 

— Мидас Маллиган был порочным негодяем, у него на сердце был выжжен знак доллара, — говорил Ли Хансакер в прогорклом дыму от варева. — Все мое будущее зависело от жалкого полумиллиона долларов, который для него был разменной монетой, но, когда я попросил его о кредите, он наотрез отказал, и все потому, что я не смог предложить ему никакого обеспечения. Но как я мог предложить ему какое-то обеспечение, когда никто и никогда не дал мне шанса на что-нибудь серьезное? Почему другим он давал деньги, а мне — нет? Это же сущая дискриминация. Ему было наплевать на мои чувства, он сказал, что мои прошлые неудачи показали, что мне нельзя доверить даже тележку с овощами, не говоря уже о заводе, изготовляющем моторы. Какие неудачи? Что я мог сделать, если невежественные бакалейщики отказались покупать у меня бумажную тару? По какому праву он взялся судить о моих способностях? Почему мои планы в отношении моего собственного будущего должны зависеть от случайного суждения эгоистичного монополиста? Этого я не мог снести. Я подал на него в суд.

— Что-что вы сделали?

— Ну да, — гордо ответил Хансакер. — Я подал на него в суд. Уверен, что это показалось бы странным в ваших ультраконсервативных восточных штатах, но в штате Иллинойс было очень гуманное, очень прогрессивное законодательство, по которому я мог судиться с ним. Должен сказать, что это был первый случай такого рода, но я нанял весьма ловкого либерального адвоката, который нашел для меня лазейку. Он сослался на Закон о чрезвычайном экономическом положении, запрещающий дискриминацию по любым причинам, касавшимся любого человека в его правах обеспечить свое существование. Его приняли, чтобы оградить права поденных рабочих и им подобных, но его можно было применить и ко мне и моим партнерам, ведь так? Итак, мы отправились в суд и засвидетельствовали все наши злоключения в прошлом, и я рассказал о словах Маллигана, утверждавшего, что мне нельзя доверить и тележку с овощами, и мы доказали, что все члены корпорации «Всеобщий сервис» не имели ни престижа, ни кредитов, ни других средств к существованию; и, таким образом, приобретение моторостроительного завода было нашим единственным шансом выжить; и, таким образом, Мидас Маллиган не имел права нас дискриминировать; и, таким образом, мы были вправе требовать по закону, чтобы он предоставил нам кредит.

 

То есть Айн Рэнд называет «социализмом» систему кредитования, при которой любой желающий может получить инвестиции, чтобы купить себе заводик и рулить им в своё удовольствие. Причём вообще без какого-либо бизнес-плана, навыков управления производством и вообще понимания сути производственных процессов. Затем ожидаемо развалить это производство и получить инвестиции на покупку ещё одного, и так далее. А кто-то другой в это время должен будет строить эти заводы и наполнять банковские депозиты.

Нет, социализм — это постоянное улучшение жизни общества, достигаемое трудом каждого человека. А это тело, у которого поперек морды крупными буквами написано «ХОЧУ ДЕНЕГ» к социализму не имеет никакого отношения.

Первый суд Хансакер проиграл — судья старой закалки отклонил его «аргументы». Однако он подал аппеляцию, которую суд удовлетворил высшей инстанции. После этого судья Нарракот и банкир Маллиган внезапно ушли от дел. Однако «непризнанный гений» таки отыскал себе инвестора по рангу — «банкира с сердцем», который раздавал кредиты всем подряд до тех пор, покуда его банк не лопнул, лишив сбережений всех своих вкладчиков.

Что интересно, недавний финансовый кризис в США тоже был вызван разорением множества банков, одной из причин которого стала массовая выдача ипотечных, потребительских и прочих кредитов людям, которые не могли ни обеспечить возврат средств, ни предложить должного обеспечения. Так что творчество Айн Рэнд имеет отношение в первую очередь к тому безобразию, которое сейчас называют «социализмом» в Западных странах.

Затем «дефективный собственник» начинает описывать причины своего провала.

— Мы ведь делали все то же самое, что и он. Мы как раз начали выпускать тот самый тип двигателя, который и приносил ему многие годы больше всего денег. А потом какой-то пришелец, о котором никто ничего не слышал, открыл заводик в Колорадо под вывеской «Нильсен моторс» и начал выпускать новый двигатель того же класса, что и модель Старнса, но в два раза дешевле! Разве мы могли с этим справиться? Для Джеда Старнса все кончилось хорошо, в его время еще не появился соперник со столь разрушительными идеями, но нам-то что было делать? Где нам было тягаться с этим Нильсеном, когда никто не создал для нас двигателя, который выдержал бы конкуренцию с ним?

Что интересно, такой двигатель, с которым никакой другой вообще не смог бы конкурировать, пылился в лаборатории этого завода. Но ещё больший интерес вызывает смысл, вложенный в эти слова. Дескать, для достижения «всеобщего равенства» нужно ограничить создание новых технологий. Далее по сюжету эта глупость будет узаконена указом с длинным номером, анализ которого я проведу позже.

— Да, да, нескольких — но позвольте вам сказать, что у меня не было больших денег, чтобы тратить их на такие вещи, как лаборатория, у меня недоставало фондов, даже чтобы сделать передышку. Я даже не мог оплатить абсолютно необходимую модернизацию и ремонт, который вынужден был делать, — к несчастью, завод оказался устаревшим с точки зрения условий для производительного труда. В кабинетах наших служащих были только голые стены и маленькие умывальные комнатки. Любой современный психолог скажет вам, что никто не смог бы успешно работать в такой наводящей тоску обстановке. Я вынужден был придать своему кабинету более яркую цветовую гамму и приличный современный туалет с небольшим душем. Более того, я потратил много денег на новую столовую, комнату для игр и комнату отдыха для рабочих. Нужно же было создать психологический климат, не так ли? Любой просвещенный человек знает, что человека создают материальные факторы его окружения, а орудия производства определяют его сознание. Но люди не хотят ждать, пока законы экономического детерминизма окажут на них свое воздействие. До сих пор у нас не было завода по производству моторов. Мы должны были дать орудиям производства время преобразовать наши мозги, не так ли? Но никто не дал нам этого времени.

Да, да, идеи Маркса и Энгельса в понимании Шарикова всегда выглядят ужасно. А конкретно эта реализация привела к тому, что «свободный от экономического детерминизма» руководитель просто просадил все полученные средства на вторичные нужды в ущерб более важным для производственного процесса, что в итоге привело к его полной остановке после того, как иссякли подпитывающие его источники.

«Новую столовую, комнату для игр и комнату отдыха для рабочих» вместе со всеми остальными «улучшениями условий труда» я рассмотрю в следующей статье. А пока процитирую слова Мидаса Маллигана, которые он по ходу развития сюжета скажет Дэгни Таггерт

– Я ушел, руководствуясь принципом любви. Любовь – конечная форма признания вечных ценностей. Я ушел после дела Хансакера, того дела, когда суд постановил, что я должен уважать в качестве основного права на фонды моих вкладчиков требования тех, кто был готов предъявить доказательства, что у них нет права требовать этого. Мне было велено отдать заработанные людьми деньги никчемному лентяю, единственным правом которого на эти деньги была его неспособность их заработать. Я родился на ферме. Я узнал цену деньгам. В своей жизни я имел дело со множеством людей. Я видел, как они росли. Я заработал свое состояние, потому что умел найти нужных людей. Тех, кто никогда не просит веры, надежды и милостыни, но предлагает факты, доказательства и прибыль. Знаете ли вы, что я инвестировал деньги в дело Хэнка Реардэна, когда он только вставал на ноги, едва проторив путь из Миннесоты в Пенсильванию, чтобы приобрести там сталеплавильные заводы? Так вот, когда я увидел постановление суда на своем столе, меня озарило. Я увидел одну картину, и так отчетливо, что все мои взгляды изменились. Я ясно увидел лицо и глаза молодого Реардэна, каким я его впервые встретил. Я увидел его лежащим у подножья алтаря, его кровь текла на землю, а на алтаре стоял Ли Хансакер, глаза его гноились, и он ныл, что у него никогда в жизни не было шанса… Удивительно, как все становится просто, когда ясно разглядишь. После этого мне было нетрудно закрыть банк и уйти. Впервые в жизни я четко осознал: вот то, что я всегда любил и для чего жил.

Удивительно, как всё становится просто, когда ясно разглядишь. Айн Рэнд выворачивает наизнанку рассуждения социалистов о том, как паразитирующий класс частных собственников сосёт кровь из класса пролетариев. Но кого она сама изображает упырём, впившимся в горло окружающим? Рабочего или крестьянина? Нет, злодей её романа — это самый обыкновенный тунеядец. Тот самый паразит, который желал пользоваться общественными благами (в том числе всеми «правами и свободами»), ничего не желая при этом делать для общества.

«Атлант» был издан в 1957-м году, однако автор не могла не знать, что социалистические идеи с самого начала были направлены в том числе против тунеядцев и бездельников. 12-я статья сталинской Конституции СССР 1936 года гласила: «Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина по принципу: „кто не работает, тот не ест“». Более того, для тунеядцев в реальной социалистической стране даже существовала отдельная статья Уголовного Кодекса.

Опять же, в качестве иллюстрации можно привести этот плакат

Ну и напоследок.

— Сохранились ли у вас какие-то документы по заводу?

— Конечно, они у меня есть.

Она встрепенулась:

— Не позволите ли взглянуть на них?

— Спрашиваете!

Казалось, Хансакер горит желанием помочь, он поднялся и поспешно вышел. То, что он положил перед ней, оказалось толстенным альбомом вырезок: в нем были вырезки из газетных интервью и отчетов его агента по связям с прессой.

— Я тоже был одним из крупных промышленников, — гордо заметил он. — Национального масштаба, как вы сможете убедиться. Моя жизнь составит целую книгу глубокой человеческой значимости. Я бы давно закончил ее, если бы мне дали подходящие орудия производства. — Он ожесточенно ударил по пишущей машинке. — Я не могу работать на этой проклятой машинке. Она не делает пробелов. Как я могу обрести вдохновение и написать бестселлер, если пишущая машинка не делает пробелов?

Взять и починить! Вот мой компьютер «почему-то» работает исправно.

Подведу итог: если Айн Рэнд пыталась провести аналогию с Советским Союзом, то поверить ей может только человек, не имеющий никакого представления об СССР. Что касается последней аналогии — с вырезками из газет, в которых часто писали про руководителей заводов (а ещё чаще про передовиков производства) — то в последней заметке, посвящённой «руководителю», развалившему вверенное ему производство, цитировался бы приговор суда, вынесенный в отношении «врага народа», кем мистер Хансакер по сути и являлся.

Суть одного указа 1

Ой, что-то давно ничего не писал про Священное Писание правых либералов. Надо бы вернуться — ведь никто не критикует капитализм лучше адептов капитализма.

Итак, предлагаю вашему вниманию окончание первого тома

Дэгни смотрела на освещенные окна пятьдесят седьмого поезда, желая на мгновение обрести облегчение при виде выдающегося достижения. Пятьдесят седьмой отправлялся по линии Джона Галта — через город, через горные отроги, мимо зеленых сигналов семафоров, у которых когда-то толпились торжествующие люди, мимо домен, где когда-то в летнее небо взметались ракеты. Сейчас листья на деревьях скрючились от холода, а пассажиры, взбираясь в вагоны, кутались в меха и теплые шарфы. Поезда стали для них обыденным явлением. Дэгни думала: «По крайней мере мы сделали хотя бы это».

Ее мысли резко, словно внезапный удар, прервал обрывок случайно услышанного разговора двоих мужчин, стоявших за ее спиной.

— Но нельзя же так быстро принимать законы.

— Это не законы, а указы.

— Значит, они не имеют юридической силы.

— Имеют, потому что месяц назад Законодательное собрание предоставило ему полномочия издавать указы.

— Все равно нельзя сваливать указы на людей таким вот образом, как гром среди ясного неба, как щелчок по носу.

— Когда в стране чрезвычайная ситуация, совещаться некогда.

— Все равно это неправильно. Что же будет делать Реардэн, если здесь говорится…

— А чего ты так переживаешь за Реардэна? Он и так богат. Он найдет способ делать все что угодно.

Дэгни подбежала к ближайшему киоску и схватила вечерний выпуск газеты.

Это было на первой полосе. Висли Мауч, директор Отдела экономического планирования и национальных ресурсов, писала газета, в качестве «внезапного хода» и в связи со сложившейся в стране «чрезвычайной ситуацией» издал ряд указов, перечисленных ниже.

Железным дорогам страны предлагалось снизить максимальную скорость движения поездов до шестидесяти миль в час, уменьшить длину составов до шестидесяти вагонов и перегонять одинаковое количество поездов в каждом штате зоны, состоящей из пяти соседствующих штатов.

Сталелитейным заводам страны надлежало ограничить максимальную выработку металлосплавов до размеров, равных выпуску других металлосплавов, производимых на заводах, отнесенных к аналогичному разряду по производственной мощности, а также поставлять равную долю продукции любым покупателям, желающим приобрести ее.

Всем предприятиям страны, любых размеров и рода деятельности, запрещалось покидать пределы своих штатов без получения на то особого разрешения от ОЭПиНР.

С целью компенсации железным дорогам страны дополнительных затрат и смягчения процесса перестройки выплата дивидендов и погашение замораживались сроком на пять лет по всем видам акций и облигаций железнодорожных компаний: конвертируемых и неконвертируемых, со специальным обеспечением и без такового.

Для обеспечения фондов выплаты жалования служащим, следящим за исполнением вышеперечисленных указов, Колорадо, как штат, наиболее подходящий для задачи облегчения бремени чрезвычайной ситуации в стране и помощи терпящим бедствие соседним штатам, облагался налогом в размере пяти процентов от объема продаж продукции, производимой промышленными концернами Колорадо.

— Что нам делать? — Дэгни никогда раньше не позволяла себе произносить эти слова, потому что гордилась тем, что всегда сама давала на них ответ. Но сейчас она закричала. Она видела, что в нескольких шагах от нее стоит человек, но не разглядела, что это оборванный бродяга, и все же у нее вырвался этот крик, потому что это было воззвание к разуму, а стоявший рядом бродяга был человеком.

Бродяга безрадостно улыбнулся и пожал плечами:

— Кто такой Джон Галт?

Желающим обличать пороки социализма советую повнимательнее перечитать процитированное.

Социализм подразумевает общественное благо. Очевидно, что для общества благом является улучшение качества и увеличение количества производимых материальных благ. Однако вышеприведённый указ предписывает совершенно иное — сокращение количества производства, причём в первую очередь это сокращение коснётся тех, кто производит наиболее качественные товары, пользующиеся наибольшим спросом.

То есть этот указ противоречит самой идее общественного блага. А если нечто противоречит общественным интересам общества, значит защищает чьи-то частные интересы. Значит нужно искать тех, кому это будет выгодно.

Взять хотя бы ограничение на выпуск металлосплавов. Ранее я уже писал о том, что по законам логики травля Хэнка Реардена, начавшего на своём заводе выпускать новый сплав, могла быть выгодна в первую очередь эффективным и успешным владельцам других крупных сталелитейных компаний. Точнее дефективным наследникам вроде Джеймса Таггерта, эффективно и успешно поделившим рынки сбыта предприятий своих покойных родителей.

Аналогичные рассуждения можно применить и к грузоперевозкам. В самой первой статье цикла я описал, как Джеймс Таггерт устранил более эффективного конкурента, пролоббировав аналогичный закон. Данный указ устранял саму возможность появления новых конкурентов. Более того, «инвестируя средства» в чиновников, контролирующих исполнение данного указа, он стал получать бо’льшие прибыли в виде возможности перевозить грузы на немного большей скорости и получать «субсидии» с «компенсациями» в приоритетном порядке.

Впрочем, кроха «общественно полезного» в этом указе всё-таки имеется. Ведь любая свободная конкуренция приводит к укрупнению капитала — к поглощению менее успешных предприятий более успешными предпринимателями. И когда получаемые прибыли становятся слишком большими, чтобы их потратить, а получающих прибыль людей — слишком мало, чтобы скупить все товары, которые не смогли приобрести за свою зарплату наёмные рабочие, начинается системный кризис капитализма. Об этом я тоже уже писал.

Таким образом по мере своего естественного развития свободный капитализм достигает предела, когда для предотвращения данного кризиса кому-то приходится «регулировать» капиталистическую систему. В том числе ограничивать конкуренцию, «поддерживать мелких предпринимателей» и «стимулировать покупательную способность населения» одним единственно возможным способом — отнимать «лишние» деньги у более успешных и разделять их между «менее успешными».

Если при капитализме повышение качества одной товара на одном из заводов приводит к вытеснению с рынка менее качественных товаров с последующим разорением других производителей, значит нужно запретить расширение производства данного товара.

Если капитализм приводит к укрупнению предприятий, к концентрации собственности в одних руках, значит нужно дробить эти предприятия и передавать разным людям — в том числе тем самым, которые уже не смогли ими управлять.

Если капитализм стремится к получению макисмальной прибыли, как к разнице между ценами произведённых товаров и зарплатами рабочих, которые произвели эти товары, значит нужно требовать от предпринимателей снижения цен и повышения зарплат.

Вот только такое «лекарство» оказывается хуже самой болезни. Ведь капитализм допускает только один стимул к участию в производственной деятельности — макисмальную прибыль. И любая попытка «обобществить» эту прибыль приводит к уничтожению этого стимула, а значит к остановке производственной деятельности. Особенно если средства производства остаются в частной собственности и «частными» остаются расходы на их содержание.

Тем более что чиновники при капитализме тоже будут действовать в полном соответствии с основным принципом капитализма. То есть будут не просто иногда «путать свою шерсть с государственной», а вообще станут регулировать экономику преимущественно в свой карман.

 

Вовсе не мысли о «Таггарт трансконтинентал» переполнили ее ужасом и не беспокойство о Хэнке Реардэне, которого тем самым тоже раздирали на части, — нет, она вспомнила об Эллисе Вайете. Эта мысль вытеснила все остальные, заполнила все ее существо, не оставив ни места для слов, ни времени для удивления. Как красноречивый ответ на все вопросы, которые еще не начали формироваться в ее голове, у нее перед глазами встали две картины: вот непримиримый Эллис Вайет стоит перед ее столом, бросая слова: «…сейчас я в вашей власти, и вы в состоянии уничтожить меня. Возможно, мне придется уйти, но учтите, что, уходя, я позабочусь о том, чтобы прихватить всех вас с собой», а вот он, резко развернувшись, яростно швыряет свой бокал в стену.

Единственным ощущением, оставшимся у нее от этих картин, было предчувствие какой-то немыслимой катастрофы и сознание, что она должна ее предотвратить. Она должна найти Эллиса Вайета и остановить его. Она не понимала, что же, в сущности, должна предотвратить. Понимала только, что надо остановить его.

Даже если бы она лежала погребенной под обломками здания, была разорвана на куски во время воздушного налета, раз она все еще существовала, она должна была знать, что наиглавнейшей обязанностью человека является обязанность действовать, независимо от того, какие чувства он испытывает, — и потому она смогла добежать до платформы и найти начальника станции, а когда нашла, приказала ему: «Задержите для меня отправление пятьдесят седьмого», а затем добралась до убежища в телефонной будке в темноте за краем платформы и продиктовала телефонистке междугородной связи номер домашнего телефона Эллиса Вайета.

Она стояла, закрыв глаза и опираясь на стенку будки, и прислушивалась к безжизненным металлическим шорохам, которые говорили ей, что где-то звонят. Но ответа не было. Она слушала длинные гудки, то затихавшие, то спазматически взрывавшиеся в ее ушах и отдававшиеся во всем теле. Она крепко сжимала в руке трубку — это была все же какая-то связь. Ей хотелось, чтобы звонки были громче. Она забыла, что звонки, которые она слышит, совсем не те, что звучали в его доме. Она не осознавала, что кричит: «Эллис, не надо! Нет, нет, нет!» — пока не услышала холодно-неодобрительный голос телефонистки:

— Абонент не отвечает.

Она сидела у окна в купе поезда номер пятьдесят семь и прислушивалась к гулу колес по рельсам из металла Реардэна. Она, не сопротивляясь, отдавалась движению поезда. Черный блеск стекол скрывал ландшафт за окнами, который ей не хотелось видеть. Это была ее вторая поездка по линии Джона Галта, и она старалась не вспоминать о первой.

Держатели акций, думала она, держатели акций линии Джона Галта, ведь они доверили под мое честное имя деньги, накопленные и преумноженные за годы, ведь они сделали ставку на мои способности, это был мой труд, они вверились мне, а оказалось, что я предала их, заманила в ловушку бандитов, оказалось, что поезда больше не пойдут, не будут больше бежать по рельсам, как кровь по жилам, поезда с грузом; линия Джона Галта оказалась просто фановой трубой, позволяющей Джеймсу Таггарту заключать сделки, и по этой трубе их благосостояние незаслуженно прольется в его карманы в обмен на разрешение использовать, сгубить его железную дорогу; акции линии Джона Галта, которые еще утром были горделивыми хранителями их собственной безопасности и будущего, через какой-то час станут бесполезными клочками бумаги, которые уже никто не купит, потому что они не представляют собой ни ценности, ни залога будущего, ни силы, если не считать усилий, чтобы закрыть двери и остановить колеса последней надежды страны, — и «Таггарт трансконтинентал» будет уже не живым организмом, питающимся кровью, которую он сотворил сам, а каннибалом существующего положения вещей, который пожирает неродившихся детей величия.

Налог на Колорадо, думала она, налог, полученный от Эллиса Вайета, чтобы оплатить поддержку людей, чья деятельность заключалась в том, чтобы сковать его, лишить способности к жизни, людей, которые станут следить, чтобы он не получил ни поездов, ни цистерн, ни нефтепровода из металла Реардэна; и вот он, Эллис Вайет, лишенный права на самооборону, оставленный без права голоса, без оружия и еще хуже — ставший орудием собственной гибели, вынужденный поддерживать своих палачей, снабжать их пищей и оружием, — вот он, Эллис Вайет, который хотел открыть для всех неисчерпаемые источники нефти и мечтал о втором Возрождении.

Она сидела, сгорбившись, подперев рукой голову, прижавшись к окну вагона, а мимо нее, невидимые в темноте, проносились зеленовато-голубые рельсы, горы, долины, новые города штата Колорадо.

Внезапный толчок тормозов заставил ее выпрямиться. Остановка не была предусмотрена расписанием, но платформа небольшой станции была переполнена людьми, смотревшими в одну сторону. Окружавшие Дэгни пассажиры вглядывались в темноту, прижавшись к окнам вагона. Она вскочила со своего места и понеслась по проходу к выходу, навстречу бушевавшему снаружи холодному ветру.

За мгновение до того, как она увидела это и ее крик заглушил шум толпы, Дэгни поняла, что знала: она увидит именно это. В разломе гор, освещая все небо, горели нефтяные вышки «Вайет ойл», превратившиеся в огромную плотную стену пламени, отсветы которого плясали на крышах и стенах строений небольшой станции.

Позже, когда ей сказали, что Эллис Вайет бесследно исчез, оставив после себя лишь прибитую к столбу у подножия холма дощечку, когда, посмотрев на нее, она узнала его почерк, у Дэгни появилось такое чувство, будто она знала, что он напишет именно эти слова:

«Я оставляю месторождение таким, каким нашел. Забирайте его. Оно ваше».

Это — не социализм. Это — агония капитализма.

А переход к социализму с общественной собственностью на средства производства, работающих в общественных интересах — единственный способ её избежать.

Думать о людях

Пару месяцев тому назад таки посмотрел экранизации первой части этого произведения. Недавно посмотрел вторую часть. Есть небольшие отличия в сюжете, в словах и действиях персонажей, но по сути своей — всё те же передёргивания и манипуляции. Коротко расскажу про одно маленькое отличие, являющееся одновременно и крупным передёргиванием.

Начало первого фильма. Главная героиня — Дэгни Таггерт, эффективный и успешный управляющий крупнейшей в стране железной дорогой — беседует с одним из главных злодеев — со своим братом Джимом Таггертом, дефективным частным собственником этой железной дороги.

Она говорит ему о том, что намеревается для повышения эффективности (и выгодности) важной ветки железной дороги закупить партию рельс из нового металла у нового поставщика (Хэнка Реардена).

После напрасных попыток отговорить Дэгни от использования «социально опасного» металла Джим начинает «лечить» её абстрактными рассуждениями.

«Ты счастлива? Другие люди, обычные люди… Они имеют чувства. Они никогда не посвятят себя металлу и двигателям. Ты никогда ничего такого не чувствовала.»

Ну а Дэгни подтверждает, что никогда ничего такого не чувствовала.

Здесь автор (сценарист, режиссёр, продюссер, заказчик и т.д.) пытается навязать зрителю ложную дихотомию.

Мол, если ты «атлант» — если ты можешь создавать что-либо, если ты способен вращать двигатель этого мира — то тебе нужно думать о только о себе.

И наоборот, если ты «думаешь о людях», «размышляешь о судьбах мироздания», если ты называешь себя гуманистом (каким себя пытается выставить её братик), значит можешь (и должен) не забивать голову мыслями о таких низменных и презренных вещах, как металлы, двигатели, электричество, станки и т.д.

А ложность этой дихотомии разоблачается очень просто. Одним простым афоризмом: «А о чём ещё должен думать человек, думающий о людях, как не о металле и двигателях, от которых так зависит жизнь людей?!».

Евронесоциализм

Впервые о гражданке А.З. Розенбаум, более известной под творческим псевдонимом «Айн Рэнд», я услышал пару лет тому назад. Мы с одним приятелем, возвращаясь из поездки, затеяли очередной диспут о политике и чем дольше мы спорили, тем сильнее мне казалось, что мы говорим на разных языках. Мой приятель, противопоставляя «хороший» капитализм «плохому» социализму, приводил аргументы, затрагивающие лишь вторичные, внешние черты социализма, а то и вовсе осуждал то, чего в СССР никогда не было и быть не могло. Причём зачастую он осуждал именно то, что я сам категорически не приемлю. В общем спор наш закончился его словами «Прочитай книгу «Атлант расправил плечи», и всё поймёшь».

Поскольку принципу «ПастернакА не читал, но осуждаю» я следовать не привык, то при первой же возможности начал чтение. И опять же чем дальше я читал, тем больше встречал в книге странного. Впрочем, уже на половине первого тома я последовал совету одного из условно-положительных персонажей книги «Если вам кажется странным, что … делает … , проверьте ваши исходные предположения, и вы убедитесь, что одно из них неверно».

Неверным оказалась именно уверенность автора и её почитателей в том, что в книге описывается социализм. Ведь основным условием социализма является общественная собственность на средства производства (или хотя бы на их большую часть), а основным принципом — стремление к развитию (в том числе материального производства) для улучшения жизни общества. И сколько бы раз последователи Айн Рэнд не произносили слово «социалисты», социализмом описанное не станет.

В романе описывается именно капитализм с частной собственностью и стремлением к увеличению личной прибыли за счёт окружающих, а основной конфликт романа — борьба эффективных и успешных предпринимателей («атлантов») с чиновниками, лентяями, тунеядцами и прочими «карликами», которых нужно поскорее «стряхнуть со своей шеи» — на самом деле заключался в борьбе капиталистов с другими капиталистами, которые стремились к такой же личной прибыли другими способами.

Разумеется «инвестирование» денег не в развитие своего производства, а в оплату услуг журналистов, чиновников и откровенных бандитов с целью уничтожения более эффективных конкурентов волной чёрного пиара, принятием «нужных» законодательных актов и непосредственным силовым воздействием вплоть до физического устранения (ничего личного — просто бизнес), в окружающем мире наблюдается издавна. В конце концов, «идеальный капитализм» требует наличия идеальных людей. Просто в романе был описан переход количества в качество — формирование экономики, основанной исключительно на перераспределении денег при одновременном разрушении оставшегося производства реальных товаров — и закономерный результат в виде физического вымирания большинства населения.

Казалось бы, зачем нужно обсуждать эту книгу? Да потому, что описанное ею всё сильнее и сильнее воплощается на Западе.

В своей прошлой статье я описал упрощённый механизм финансового кризиса, а сейчас повторю главное. Капитализм основным мотивом производственной деятельности называет стремление предпринимателя к получению личной прибыли. Единственным источником прибыли для группы предпринимателей, составляющих производственную цепочку, является разница между стоимостью проданного товара и стоимостью оплаченного труда наёмных работников, которые произвели этот товар. Однако основным покупателем этого товара являются эти же рабочие, которые получают только часть денег, а значит, могут купить только часть товара.

Более того, поскольку предприниматели желают увеличивать свои прибыли, они пытаются товары продавать подороже, а рабочим платить поменьше. Таким образом возникает два вопроса: как люди с низкими доходами могут покупать дорогие товары и кто должен будет скупить все оставшиеся товары?

Из этого следует, что капитализм имеет три стадии развития. 1) Пока частные предприятия остаются достаточно малыми, чтобы прибыль их владельцев была сравнима с зарплатой работников, а частных предпринимателей — достаточно много, чтобы скупать и использовать все «излишки» товаров. 2) Пока более развитые капиталистические страны могут продавать «излишки» товаров на внешнем рынке в менее развитые страны — пока эти менее развитые страны не потратили на закупку импортных товаров все свои резервы, накопленные в период самостоятельного развития. 3) Пока банки развитых стран дают пролетариям потребительские кредиты для покупки «лишних» товаров на внутреннем рынке — пока расходы на оплату ранее взятых кредитов не оказываются больше текущих доходов людей.

Ввиду отсутствия централизованного управления промышленная машина капиталистической экономики по завершении первой стадии не замирает в точке хоть и неустойчивого, но равновесия, а на всех парах пролетает остальные стадии и оказывается перед железобетонной стеной недостатка конечного спроса без какой-либо возможности мягкого торможения. Ведь сокращение производства «лишних» товаров из-за низкого конечного спроса приведёт к разорению «лишних» производителей и увольнению «лишних» работников, что вызовет дальнейшее уменьшение покупательной способности населения — дальнейшее понижение конечного спроса.

Разумеется, в этот момент, когда неуправляемая экономика свободного предпринимательства заезжает в тупик экономического кризиса, политикам волей-неволей приходится «регулировать» экономику для увеличения покупательной способности широких слоёв населения. Разумеется, это регулирование капитализма может быть выполнено по одному простому правилу — если у «лишних» бедных людей не хватает денег для покупки «лишних» товаров, значит нужно отнять «лишние» деньги у богатых и поделить их между бедными. Раздать людям непосредственно или направить на финансирование государственных программ — другой вопрос.

Можно ввести высокие налоги на прибыли богатых, как это сейчас происходит в ЕС. Или Можно напечатать новые деньги для раздачи бедным, тем самым уменьшив ценность уже существующих денег, как это сейчас происходит в США. Или можно «обнулить» долги покупателям, набравшим потребительских кредитов, для чего потребуется «обнулить» и прибыли продавцов, состоящие их этих самых долгов. Или можно субсидировать бесконечными кредитами целые страны вроде Испании или Греции, где своя промышленность была вытеснена с рынка и уничтожена импортными товарами. Вариантов реализации много, но все они одинаково нежизнеспособны.

Основным принципом капитализма является стремление к получению максимальной личной прибыли. Однако основным принципом сохранения капиталистической системы предлагается полностью противоположное — постоянное «обобществление», перераспределение прибыли.

Может ли существовать система, основанная на противоположных базовых принципах? Разумеется нет. Особенно если в этом новом, «мутировавшем влево» капитализме «обобществляются» лишь доходы, а средства производства остаются в частной собственности предпринимателей, из-за чего расходы на содержание и развитие производства тоже остаются «частными». Однако складывается впечатление, что правящие круги США и ЕС в своё время не просто прочитали «Атланта», но и пытаются воплотить описанное в жизнь.

Возьмём хотя бы ситуацию с безработицей. С одной стороны — множество людей, давно уже потерявших вместе с работой на «неконкурентоспособных» предприятиях возможность получать средства для жизни своим трудом. С другой стороны — множество других людей, которым современная экономика предлагает работать и за себя, и за безработного соседа.

Особенно интересно это выглядит на международном уровне, когда промышленно развитые страны вроде Германии должны содержать страны вроде Испании и Греции, где «невидимая рука» глобального рынка разрушила производство до основания. Когда я прочитал о том, как Джордж Сорос приехал к Ангеле Меркель требовать от германских банкиров передачи очередной субсидии греческому правительству, дабы греческие безработные смогли купить у германских промышленников товары, произведённые германскими рабочими, мне захотелось задать себе вопрос: «А где же Джон Галт».

Затем введение сверхвысоких налогов во Франции, из-за чего «атлант» Жерар Депардье демонстративно сдал паспорт и переехал в страну с более мягким налогообложением, коей почему-то оказалась именно Россия. Конечно, лично его действия можно воспринимать по-разному, но давайте будем объективны — не может частный предприниматель быть «социально ответственным». Точнее, хотеть может, но правила капитализма ему этого позволить не могут (о чём когда-то писал Роман Носиков). Особенное если ему предлагается нести ответственность за арабское население Парижа, которое участвовать в трудовой деятельности совершенно не хочет (не «не может», а именно не хочет), а желает лишь получать пособия.

Ну а от последнего скандала на Кипре, случившегося вследствие выполнения прямого распоряжения руководства ЕС, Айн Рэнд вообще в гробу должна была перевернуться. Если события и дальше будут развиваться в таком ключе, то любой прочитавший обсуждаемую книгу легко представит себе конечный результат — остановка всего производства и полное разрушение мира.

Вопрос: какой может быть может конечная цель всех этих действий?

Возможно, что чиновники ЕС действительно не знают, что делать, и (как маленькие дети) пытаются тянуть время и решают сиюминутные проблемы без какого-либо планирования в надежде, что это когда-нибудь как-нибудь разрешит кто-нибудь из взрослых вроде Джона Галта. Но может быть принимающие решения люди имеют свой план и совершают эти странные действия с полным пониманием происходящего.

Очень часто мне доводилось слышать о том, что в Европе построен социализм. Одни люди с завистью говорят, что там смогли построить тот социализм, о котором мечтали в СССР — но без революции, коллективизации, индустриализации, цензуры, дефицита, нарушений Прав и Свобод Человека. Другие же, наоборот, сожалеют о том, что в США и Европе государство массово вмешивается в экономику: что эффективные и успешные предприниматели вынуждены содержать безработных и прочих бездельников, что всесильные чиновники принимают законы, лишающие людей права распоряжаться своей собственностью (а то и вовсе отнимающие её), что общество вынуждено оплачивать неэффективность монопольных государственных учреждений и т.д. и т. п. Всё это мы слышали не раз — в частности под аналогичные рассуждения была проведена «Перестройка» и было осуществлено разрушение СССР.

Разумеется, экономическая система Евросоюза к социализму никакого отношения не имеет — это по-прежнему мир частной собственности и стремления к личной прибыли, а все находящиеся у власти «социалисты» таковыми являются лишь на словах. Другое дело что конечной целью этих попыток имитации ряда внешних черт социализма в комбинации с тем, что социализмом никак не является, вполне может быть дискредитация настоящего социализма. Все эти «левые мутации» капитализма — заигрывания с меньшинствами, подкармливания безработных, попыток «объявить коммунизм» и т. д. — могут быть осуществлены, дабы дать легитимность очень мощному «правому уклону», как «единственному» способу избежать катастрофы, возвести экономические отношения в ранг священнодействия (как в «атлантиде») и окончательно уничтожить последние социальные связи между людьми.

О том, как это выглядело на практике раньше, в своё время хорошо расписали Джон Джонович Стейнбек и Джон Вильямович Чейни, более известный под творческим псевдонимом «Джек Лондон», а также много других хороших, неравнодушных к окружающим людей. И фантастических антиутопий о тёмном капиталистическом будущем «общества полной экономической свободы» тоже было написано немало.

Ну а нам, обычным людям, нужно уметь отличать форму от содержания, а социализм — от шариковщины…

Суть одного указа 2

Очередное «регулирование капитализма» (именно капитализма, потому что социализм требует общественной собственности) в описываемом мире привело к очередному понижению уровня жизни общества. Причины я назвал:

1.  Сокращение совокупных объёмов производства, вызванное явным запретом для одних частных собственников производить больше других частных собственников. То есть «равнение на последнего»
2.  Сокращение у частных собственников средств производства стимулов к участию в производственных процессах. Ведь получаемые ими прибыли тоже будут «уравнены по последним»

Стабильное сокращение объёмов производства в стране приводит к сокращению личного потребления граждан. И поскольку прошедший год оказывается хуже предыдущего, а тот — также хуже предыдущего, высшие правящие круги США в лице крупных чиновников и предпринимателей (Джеймс Таггерт) принимают «указ номер десять двести восемьдесят девять»

— Ситуация такова, — начал Висли Мауч, — что экономическое положение страны в позапрошлом году было лучше, чем в прошлом. Прошлый год выглядел лучше, нынешнего. Очевидно, что мы не продержимся еще год, сохраняя такой темп. Первостепенная задача состоит в том, чтобы остановиться. Замереть на месте, чтобы потом двинуться вперед. Установить полную стабильность. Экономическая свобода себя не оправдала. Следовательно, необходим жесткий контроль. Если люди не могут и не хотят решить свои проблемы добровольно, необходимо их заставить. — Он выдержал паузу, взял лист бумаги и добавил менее официальным тоном: — Ну, в общем, получается, что мы можем продержаться и дальше в таком положении, но не можем позволить себе двигаться! Мы должны стоять там, где стоим. Не шелохнувшись. И всех этих гадов заставить стоять.

….

— Это черновой вариант указа номер десять двести восемьдесят девять, — сказал Мауч, — который я, Джин и Клем набросали, чтобы дать вам общую идею. Мы хотели бы выслушать ваши мнения, предложения и прочее, как представителей профсоюзов, промышленных кругов, транспорта и интеллигенции.

Фред Киннен слез с подоконника и присел на подлокотник кресла. Орен Бойл выплюнул окурок сигары. Джеймс Таггарт разглядывал свои руки. Лишь доктор Феррис, казалось, не испытывал неудобства.

— «Во имя общественного благосостояния, — начал читать Висли Мауч, — и с целью обеспечения социальной защищенности граждан, достижения всеобщего равенства и полной стабильности на период чрезвычайного положения установлены следующие меры.

Пункт первый. Все наемные рабочие и служащие должны быть закреплены за своими рабочими местами и не могут уволиться, поменять место работы или быть уволенными. Нарушение этого пункта карается тюремным заключением. Наказание определяется Стабилизационным советом, назначаемым Отделом экономического планирования и национальных ресурсов. Все лица, достигшие двадцати одного года, обязаны обратиться в Стабилизационный совет, который по своему усмотрению определит им место работы исходя из первоочередных государственных интересов.

Пункт второй. Все промышленные, торговые, перерабатывающие, финансовые предприятия обязаны продолжать свою деятельность, а их владельцам предписывается оставаться на своем посту и запрещается закрывать предприятия, продавать или перемещать их; вышеперечисленные действия караются национализацией предприятия, а также частичной или полной конфискацией имущества владельца.

Пункт третий. Все патенты и авторские права, имеющие отношение к каким бы то ни было открытиям, изобретениям и производственным процессам, должны быть добровольно переданы государству в качестве дара стране, оказавшейся в чрезвычайном положении, что должно оформляться дарственными сертификатами, добровольно подписанными держателями патентов и авторских прав. В целях предотвращения монополизации в отдельных отраслях, прекращения производства морально устаревшей продукции и роста производства необходимых народу товаров Стабилизационный совет полномочен выдавать разрешения на использование авторских прав и патентов на равноправной основе всеми предприятиями, обратившимися в совет. Запрещается использование товарных знаков, фирменных наименований товаров и наименований товаров, закрепленных авторскими правами. Каждому патентованному товару присваивается новое наименование, и он должен продаваться под ним всеми производителями. Наименование товару присваивает Стабилизационный совет. Все частные фирменные знаки и торговые марки отменяются.

Пункт четвертый. После вступления в силу указа запрещается изобретение, внедрение, производство и продажа любых товаров вне утвержденной номенклатуры. Патентная палата приостанавливает свою деятельность.

Пункт пятый. Все крупные и мелкие предприятия, а также частные предприниматели, занятые производством товаров, обязаны поддерживать производство на постоянном уровне, соответствующем уровню нормативного года. Нормативным считается год, завершающийся датой принятия настоящего указа. Недостаточное или избыточное производство карается штрафом, размер которого определяется Стабилизационным советом.

Пункт шестой. С настоящего момента граждане, независимо от возраста, пола, общественного положения и уровня доходов, должны тратить на приобретение товаров не больше, чем в нормативном году. Приобретение товаров свыше или ниже данной нормы наказывается штрафом, размер которого определяет Стабилизационный совет.

Пункт седьмой. На уровне нормативного года замораживаются: заработная плата, цены, дивиденды, процентные ставки и прочие источники дохода.

Пункт восьмой. По вопросам, которые не регламентирует данный указ, решения принимает Стабилизационный совет, после чего они обретают силу закона».

В общем «Остановись, мгновенье, ты ужасно, но следующие будут ещё страшнее…»

Дальше по тексту книги идёт много букв, в которых участники совещания начинают выторговывать друг у друга различные преференции, чтобы «заморозить» экономику на более выгодных для себя любимых условиях.

Очевидно, что подобие первого пункта (запрет на самовольное увольнение или переход на другую работу) имело место быть в СССР накануне Войны.

Для особо одарённых и слаборазвитых объясняю: накануне Войны, когда все производственные силы народа нужно было направить на подготовку к отражению ожидаемой и неизбежной вражеской агрессии. Да, граждане — к войне нужно готовиться задолго до первого выстрела. Потому что после начала «гуманитарных бомбардировок» готовиться уже будет слишком поздно.

Другие же пункты просто притянуты за уши и высосаны из пальца, а применение большинства из них к стране, стабильное развитие которой на тот момент можно было «не заметить», только затратив значительные усилия на обман самого себя, просто абсурдно.

Не имея возможности «обличить» реальный социализм в реальном мире, Айн Рэнд придумала свой собственный «соцализм» (который по сути своей — очень даже выродившийся капитализм), основанный на заведомо глупых принципах и населённый откровенными идиотами.

Однако лично мне, как коммунисту, инженеру и просто разумному человеку видна вся абсурдность таких указов.

Как коммунист, я прекрасно осознаю, что ухудшение жизни вплоть до катастрофически низкого уровня в описываемом мире происходит из-за сокращения качества и количества производимых материальных благ. Ведь потреблять больше, чем было произведено, невозможно уже по законам физики.

Как инженер, я прекрасно осознаю, что для поддержания средств производства в исправном состоянии нужно выполнять их техническое обслуживание, ремонтные работы и периодическую замену изношенного оборудования стабильное производство запчастей и нового оборудования. А это в свою очередь означает, что это всё тоже нужно производить.

И наконец, как просто разумный человек, я прекрасно понимаю, что если имеющееся оборудование работает на износ, потому что его владельцы «экономят» на обслуживании, ремонте и обновлении основных фондов, значит при любой попытке «заморозить» такое отношение к технике она будет ломаться всё быстрее и быстрее. Ведь действие законов, принимаемых людьми для людей, на законы физики не распространяются.

То есть я, как коммунист, инженер и просто разумный человек, прекрасно понимаю, что невозможно «стабилизировать потребление» путём погружения экономики в глубокий анабиоз. В такой ситуации для выхода из кризиса нужно не «стабилизировать» личное потребление людей «на уровне учётного года», а наоборот — сокращать производство потребительских товаров до необходимого минимума и направлять все сэкономленные ресурсы на восстановление разрушенного производства. А законодательно ограничивать производство механизмов и запчастей на заведомо недостаточном уровне «учётного года» — это преступление.

Однако «коммунисты», которыми автор населила свою вымышленную Америку, этого усиленно не понимают. Потому что для более успешного «обличения» выдуманного ею «социализма» автор ещё и заставляет своих отрицательных персонажей заполнять сотворённый её же воображением мир откровенным бредом.

— Гений — это предрассудок, — медленно проговорил доктор Феррис, странным образом подчеркивая каждое слово, будто знал, что называет то, что не имело обозначения в их умах. — Интеллекта не существует. Разум — продукт общества, совокупность воздействий, оказываемых на человека окружающими. Никто ничего не изобретает, все отражают то, что витает в обществе. Гений — это интеллектуальный мародер, жадный накопитель идей, по праву принадлежащих обществу, у которого он их крадет. Любая мысль есть кража. Если мы покончим с частными состояниями, возникнет справедливая система распределения богатства. Если мы покончим с гением, мысли и идеи будут распределяться справедливо.

А ну-ка, господа-антисоветчики, приведите мне пример чего-нибудь подобного из трудов Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина или современников. Не сможете, потому что такого там нет и быть не может.