Д. Future
Превращение «Алисы»
|
Hелеп, как кpовь на цветах, Константин Кинчев |
Одно лишь гипотетическое допущение верности теории о том, что имя есть суггестивная команда самовнушения, в звучании которой в концентрированной форме содержится судьба его обладателя, способно существенно приблизить современный ум к тайнам музыкальной магии. «Как вы яхту назовёте, так она и поплывёт». Один из основателей русского рока, президент ленинградского рок-клуба Николай Михайлов интуитивно восставал против названия «Алиса»: «Ну что вы женское имя придумали! Возьмите любое мужское!». Не послушали мужика.
Вспомните! Вспомните этот вихрь, этот ураган, это событие! «Алиса» рубежа 90-х была главным потрясением, ворвавшимся в застойные муравейники городов, революционным кумиром силы и свободы нового, молодого мира России. Бескомпромиссность, напор, взламывание отмирающих скрижалей, высочайший стиль, гортанный ритм, замешанный на чистом дионисизме из поэтики Заратустры. Это было поистине явление прекрасного дионисийского смельчака, бросившего вызов дряхлеющему дракону тоталитаризма. Не удивительно, что «Алису» тут же обвинили в пропаганде… насилия, агрессии и фашизма. Одному журналисту даже померещилось, что на одном из концертов Кинчев выкрикнул: «Хайль Гитлер!», и он включил эту свою смысло-слуховую галлюцинацию в качестве «украшения» в текст своей обличающей статьи. Скандал был велик, и разве могло быть иначе? Бессознательное, сновидческое эхо фашизма как страха перед Насилием не может не порождать своих собственных, безотчетных мистификаций.
Но музыка и тексты «Алисы» не были высвобождением низменных инстинктов и агрессивных наклонностей у «еще несознательных молодых людей», как это пытаются преподнести умудренные/утомленные опытом «специалисты»-культурологи. Это было освобождение собственного мужского облика, взрыв мужского начала в бессознательных пластах психики под воздействием новой музыки, её нового, живительного, дионисического течения – рока. Константин Кинчев сумел своим характером и волей сплотить «Алису» в некий роковой динамит и явить нам воочию, что значит – дионисическая музыка и дионисическая песня. Эта музыка – не выдумка, мы все с вами были её свидетелями. Альбом «Алисы» под характерным названием «БлокАда» до сих пор является непревзойденным откровением силы русского рока. Вспомните!
***
Я начинаю путь,
Возможно, в их котлах уже кипит смола,
Возможно, в их вареве ртуть,
Но я начинаю путь.
Я принимаю бой,
Быть может, я много беру на себя,
Быть может, я картонный герой,
Но я принимаю бой.
Я говорю:
Живым – это лишь остановка в пути,
Мертвым – дом.
***
Две тысячи тpинадцатых лyн отдано нелепой игpе,
Hо свет yшедшей звезды все еще свет.
Тебе так тpyдно повеpить, твой пyть от этой стены к зтой стене.
Ответь: понял ты меня или нет?
К несчастью, я слаб, как был слаб очевидец событий на Лысой
гоpе.
Я могy пpедвидеть, но не могy пpедсказать.
Hо если ты вдpyг yвидишь мои глаза в своем окне
Знай, я пpишёл помешать тебе спать! Ведь зто:
Мое поколение молчит по yглам.
Мое поколение не смеет петь.
Мое поколение чyвствyет боль,
Hо снова ставит себя под плеть.
Мое поколение смотpит вниз.
Мое поколение боится дня.
Мое поколение пестyет ночь.
А по yтpам ест себя. Да!
Сине-зеленый день встал, где пpошла гpоза,
Какой изyмительный пpаздник, но в нем явно не хватает нас!
Тебе так тpyдно pешиться, ты пpивык взвешивать «пpотив», взвешивать «за».
Пойми: я даю тебе шанс!
Быть живым – мое pемесло, это деpзость, но это в кpови.
Я yмею читать в облаках имена тех, кто способен летать.
Если ты когда-нибyдь почyвствyешь пyльс великой любви,
Знай, я пpишел помочь тебе встать!
***
В городе старый порядок!
В городе старый порядок! Осень!
Который день идет дождь.
Время червей и жаб!
Время червей и жаб! Слизь!
Но это лишь повод выпустить когти!
Мы поем!
Мы поем! Заткните уши,
Если ваша музыка святость!
Солнечный пульс!
Солнечный пульс диктует!
Время менять имена!
Время менять имена!
Настало время менять!
***
Смутные дни – время крапить масть!
Смутные дни – время кривить рты!
Смутные дни – время делить власть!
Смутные дни – время решать, с кем ты!
Каждый из нас верен земле.
В каждом живет звезда, чтобы вспыхнуть в свой час.
Небо горит, мы танцуем в огне.
Остановите нас!
***
Смотри мне в глаза – мне нужен твой взгляд.
Сегодня я способен дать бой,
Сегодня я трезв, я говорю тебе: сделай шаг!
Пока деревья спят, ты можешь верить мне.
Мой лес болен луной. Мой материк по-прежнему пуст.
Я не хочу пожара, но огонь уже зажжен,
Я стою на самом краю. Но пока держусь.
Если ты веришь мне, ты пойдешь со мной!
Моя земля просит воды, мой город переполнен и зол,
Как сжатый кулак – ветер больших перемен дует на восток.
Я чувствую начало конца, чувствую ток. Шок!
Смелей, еще один шаг,
Лица смотрящих на нас уже остались в тени.
Я говорю тебе: мне нужен твой взгляд!
Прошу, смотри мне в глаза, смотри!
***
Да я сам взорвал свой мост,
За тех кто не попал, – мой тост!
В кулуарах подполья запах воды,
Здесь такие, как я, здесь такие, как ты.
Здесь в обход не идут, здесь не прячут глаз.
Компромисс не для нас!
Вот таким ритмом и с таким размахом бушевал этот дионисийский Экспериментатор, крича всем, кто может откликнуться:
Сочными травами застелим святую постель!
Эй, кто здесь шагает правой? Левой, левой!
от души потешаясь над всеми не способными к мощным движениям души:
Эй, Ты, Там, На Том Берегу-у-у!
Разве не стоит еще у нас в ушах этот чистый и настоящий голос, его ясный ритм и звук? Разве возможно не узнать в этой музыке и в этих текстах песен ницшевского Заратустры? Мои курсивы указывают на прямые аллюзии Кинчева к Ницше. Ну, а песня «Красное на чёрном» стал неким апофеозом однонаправленного порыва, когда уже и сам Заратустра не способен удовлетворить чаяния взыскующего. Поверьте мне: аналога такого сверх-вызова, который осуществил Кинчев в этой песне, давший «Алисе» её собственные величественные цвета, трудно сыскать, а мой курсив в ней теряет всякий смысл:
Шаг за шагом, босиком по воде,
Времена, что отпущены нам,
Солнцем в праздник, солью в беде
Души резали напополам.
По ошибке? Конечно, нет!
Награждают сердцами птиц
Тех, кто помнит дорогу наверх,
И стремится броситься вниз.
Нас вели поводыри-облака,
За ступенью – ступень, как над пропастью мост,
Порою нас швыряло на дно,
Порой поднимало до самых звезд.
Шаг за шагом, сам черт не брат,
Солнцу время, Луне часы,
Словно в оттепель снегопад,
По земле проходили мы.
Нас величали черной чумой,
Нечистой силой честили нас,
Когда мы шли, как по передовой,
Под прицелом пристальных глаз.
Будь что будет! Что было: ЕСТЬ!
Смех да слезы, а чем еще жить?
И если песни не суждено допеть,
Так хотя бы успеть сложить их!
А на кресте не спекается кровь,
Гвозди так и не смогли заржаветь,
И как эпилог – все та же любовь,
А как пролог – все та же смерть!
Может быть, это только мой бред,
Может быть, жизнь и так хороша,
Может быть, я не выйду на свет,
Но я летал, когда пела душа.
И в душе хохотали костры,
И неслись к небесам по радуге слез:
Как смиренье – глаза Заратустры,
Как пощечина – Христос!
Красное на черном!
День встает, смотри, как пятится ночь!
Красное на черном!
Звезды, прочь!
В великолепном предисловии к своей первой значительной книге «Рождение трагедии из духа музыки», написанном уже в свои зрелые годы, Фридрих Ницше, этот удивительный прорицатель, писал о том, что он впервые поставил большой дионисический вопросительный знак по отношению к музыке и культуре: какова должна быть музыка, которая уже была бы не романтического происхождения, но дионисического? Именно так: дионисического, а не романтического! Ибо в любой романтике, как в охмеляющем и отуманивающем наркотике, уже прелюдирует и обычный романтический финал — разрыв, крушение, возвращение и падение ниц пред старой верой, пред старым Богом.
«Представим себе подрастающее поколение с этим бесстрашием взора, с этим героическим стремлением к чудовищному, представим себе смелую поступь этих истребителей драконов, гордую смелость, с которой они поворачиваются спиной ко всем этим слабосильным доктринам оптимизма, дабы в целом и в полноте «жить с решительностью»: разве не представляется необходимым, чтобы трагический человек этой культуры, для самовоспитания к строгости и к ужасу, возжелал нового искусства, искусства метафизического утешения, трагедии, как ему принадлежащей и предназначенной Елены, и воскликнул вместе с Фаустом:
Не должен разве я стремительною мощью
Единый вечный образ вызвать к жизни?
«Разве не представляется необходимым?»... Нет, трижды нет, о молодые романтики, это не представляется таковым! Но весьма вероятно, что это так кончится, что вы так кончите, т.е. «утешенными», как в писании, несмотря на всё самовоспитание к строгости и к ужасу, «метафизически утешенными», короче, как кончают все романтики, христианами...»
Мы дослушаем Ницше позже. Но именно благодаря этому гению проницательности, мы можем теперь с большей ясностью взглянуть на суть такого русского явления, как «Алиса». Чем был их порыв? Романтикой или Дионисизмом? По плодам их узнаете их! По тому, чем станут они после неизбежной трагичности жизни, определите и воздадите им!
Порыв «Алисы» длился недолго. И именно трагическая череда событий реальной жизни, вереница смертей известных рокеров (а особенно самоубийство Александра Башлачева, гибель Виктора Цоя, самоубийство Игоря Чумыкина), став мистическим воплощением фразы «Рок-н-ролл мёртв», резко и кардинально перевернули внутренний мир «Алисы». С этого времени в творчестве Кинчева появляются темы кары, расплаты, раскаяния, покаяния за излишнюю вольность, лихие дела и призывы. Альбом «Шабаш» и одноименная песня открывают новую правду Кинчева: «цена праздника и восторга – сама человеческая жизнь», а сам шабаш – это не столько дионисийский кураж ведьм, сколько завершающее междометие «всё, хватит, баста». Так начинается закат «Алисы», так начинает срабатывать загадочный механизм её имени.
Всем тем, кто отдал души ветру
Кто знает, что такое любовь,
Hо и умеет ненавидеть,
«Алиса» дарит свой огонь!
Грейтесь, пока мы в силе!
Да не коснeтся вас своею поганой метлой
Танцующий бес, бес паники!
***
Где разорвана связь между солнцем и птицей рукой обезьяны,
Где рассыпаны звезды, земляника да кости по полянам,
Где туманы, как ил, проповедуют мхам откровения дна,
Где хула, как молитва, – там иду я.
Где деревья вплетаются в летопись слов отголоском начала,
Где лесной часослов зашифрован устами пожаров,
Где большая дорога, черная ночь да лихие дела,
Где блестят за иконой ножи, – там иду я
Где рассветы купаются в колодцах дворов да в простуженных
лужах,
Где в грязи обручилась с весенним дождем стужа,
Где глоток, как награда за прожитый день ночью без сна,
Где пропиты кресты, – там иду я.
Где надежда на солнце таится в дремучих напевах,
Где по молниям-спицам танцует гроза-королева,
Где Луна присосалась к душе, словно пиявка-змея,
Где пускают по кругу любовь, – там иду я.
Где Восток напоил молоком кобылиц кочевника-ветра,
Где по дорогам в острог по этапу ползут километры,
Где в грязи по колено да по горло в крови остывает земля,
Где распятье под сапогом, – там иду я.
Где молчанье подобно топоту табуна, а под копытами – воля,
Где закат высекает позолоченный мост между небом и болью,
Где пророки беспечны и легковерны, как зеркала,
Где сортир почитают за храм, – там иду я.
Я поднимаю глаза, я смотрю наверх.
Моя песня – раненый стерх.
Так поёт, уже раненый раскаянием и христианской любовью, великий романтик-бунтарь Константин Кинчев. Так звучат его последние и мучительные попытки танцевать. Уже вскоре, в 1992 году, после посещения Иерусалима, Кинчев и все другие музыканты «Алисы» примут христианское крещение. Кинчев вспоминает: «Эта поездка почти без остатка перевернула мою жизнь. Я впервые был на церковной службе в Горнем монастыре. Я впервые прикоснулся к Чуду. Я впервые ощутил покров Создателя и Творца Всего Сущего над моей грешной головой, причем ощутил с такой силой, что хотел умереть в ту же секунду! Мы вернулись из Иерусалима другими». В своих мемуарах Кинчев еще раз вспоминает: «Мы, наконец, окончательно заблудились. Я крепко подсел на наркотики, и не видел никакого выхода. Но Господь в этот момент чудесным образом привел меня в лоно Матери Церкви. В 1992 году я оказался в Иерусалиме, где ясно, наконец, осознал, что выше и чище, чем Господь наш Иисус Христос, в мире нет ничего. Поэтому когда я вернулся в Москву, то первым делом принял Крещение и начал бороться со своим недугом. Но справился с ним не сразу, а только к 1995 году, и только с Божьей помощью».
Следующий альбом «Черная метка» назовет этой самой «черной меткой» ничто иное, как сам Рок, само музыкальное дионисическое начало. Говоря об этом альбоме Кинчев предельно ясен: «Я ставлю крест на своей прежней жизни, в которой – каюсь! – я считал себя центром Вселенной и "якал", "якал", "якал"... А вскоре на одном из концертов из уст Кинчева прозвучит и знаменитая, поминальная по «Алисе» фраза: «Грешная эпоха скоро пройдет и наступит другая – Эпоха Духа Святого». Отречение от своего рокового и мужского начала состоялось во всей своей православной красе. Начиная с этого альбома творческий накал и эстетика «Алисы» постепенно сходят на нет, и теперь «Алиса» представляет собой такое же жалкое зрелище, как и любой иной «христианский адепт», вырвавший в покаянном экстазе слабости питательные, дионисические корни своего духа.
Послушайте – в какого кролика превращается этот дикий и обещающий зверь:
Думы мои – сумерки,
Думы – пролёт окна,
Душу мою мутную
Вылакали почти до дна.
Пейте, гуляйте, вороны,
Hынче ваш день,
Hынче тело да на все четыре стороны
Отпускает тень.
Вольному – воля,
Спасённому – боль.
Вот он я, смотри, Господи,
И ересь моя вся со мной.
Посреди болот алмазные россыпи
Глазами в облака да в трясину ногой.
Кровью запекаемся на золоте,
Ищем у воды прощенья небес,
А черти, знай, мутят воду в омуте,
И стало быть ангелы где-то здесь.
***
Гроза похожа на взгляд палача,
Ливень похож на нож.
И в каждой пробоине блеск меча,
И в каждой пощечине дождь.
Начну с начала и выброшу вон
Все то, что стало золой.
Я вижу ветер отбивает поклон
Крестам над моей головой.
Новая кровь!
Слышишь стон роженицы ночи?
Новая кровь!
В крике рожденного дня.
Дорога домой могла быть короче.
Новая кровь!
Вновь наполняет меня.
***
Если ты знаешь, как жить,
Рискни ответить мне:
Кто мог бы стать твоим проводником в небо?
Я сволочь Весны, я Осени шлак,
Я тебе не друг и не враг, а так.
Мою кровь сосет придорожный мак,
Сколько было тех, кто шагнул за дверь
На моих глазах. Где они теперь?
Где они теперь, в ком оставил зверь
Свою черную метку, черную метку.
На обложке альбома «Дурень» Кинчев держится за голову с гримасой раскаяния, не иначе как клеймя собственную печать зверя. Вот уж действительно – Дурень! А апофеозом православного раскаянья становится альбом «Солнцеворот», на обложке которого изображена… обратная свастика. Для справки: если обычная свастика обозначает путь духа, исходящего от его обладателя, то обратная свастика обозначает путь снискания, вбирания в себя благодати духа святого.
Да любовь нести
Прямо к весне
Солнце вместе с нею встречать.
Благодарить песней этой
Слово божье.
***
Знаю, как не просто оказаться между тех,
Кто будет избран после званных веков.
Верую в Грядущего со славою судити нас,
Верую в закон этих слов!
***
Православные
Душа магнитом-замком тревожит вольную грудь:
Как по-доброму жить, да готовиться в путь;
Как с надеждой глядеть на разрушенный дом,
Как по-доброму петь.
Видеть козни врага, да по вере прощать,
Посягательства чад волей одолевать,
Да гнушаться всех тех, кто порочит Отца,
Да по силе терпеть.
Мы православные!
Гнать кручину-печаль, да с похмелья болеть;
Нараспашку идти, да в молитве радеть,
Да собором судить, кому тяжко держать
Во славу нашей земли!
Мы православные!
А в небе сила – любовь! Божья воля – закон!
Смертью смерти поправ, дышит вечность с икон.
Да святится имя Твое на все просторы Руси!
Мы православные!
А это выдержки из последних интервью с Константином Кинчевым (на 2000 г):
«У меня один Учитель – Иисус Христос. Никаких других учителей у меня нет. Как нет никаких других учителей у всех православных христиан, кроме Господа нашего Иисуса Христа»,
«Предпоследний наш альбом – «Солнцеворот». Здесь достаточно ясно выражено то, ради чего стоит жить. А жизнь заключается в СОТВОРЧЕСТВЕ с Господом. Господь создал нас по образу и подобию Своему и таким образом даровал нам возможность участвовать в Творчестве, поставив тем самым нас выше ангелов небесных. «Солнцеворот» - это вектор, этим альбомом мы обозначили направление, по которому движемся и будем двигаться. Сейчас все, что мы делаем, мы оцениваем с точки зрения – угодно наша работа Богу или не угодна»,
«Так получалось, что я все время звал. Но звал неосознанно, и многие из тех, кто за мной шел, заблудились. И теперь моя задача заключается в том, чтобы снова звать, в том числе и тех, кого я сбил с пути истинного»,
«Вообще рок-н-ролл опасен тем, что вокруг него всегда кипит много страстей, всегда много соблазнов. Но я хочу показать, что возможно пройти и через рок-н-ролл, и не пасть. Более того, я думаю, что рок-н-ролл позволит помочь некоторым людям выйти на правильный путь. Я надеюсь на это. Ведь у Бога нет неугодных ему профессий. Просто можно строить свою жизнь ради Бога или вопреки Богу. Середины здесь нет»,
«Я, моя супруга, дети – прихожане храма во имя Трех Святителей на Кулишках. Когда дети были маленькими, они учились в воскресной школе. Дочь пела на клиросе»,
«Раньше читал. Но сейчас не читаю, потому что мне не нравиться путаться в лабиринтах сознания людей незнакомых и тем более тех, кому не очень-то и доверяешь. Поэтому в настоящее время меня больше занимает духовная литература. Читаю о житии наших святых. Если человек хочет понять, кто такой герой, пусть откроет Жития святых на любом месяце. Вот они – подвиги! Вот они – герои! Недавно читал о преподобном Серафиме Вырицком – просто чудо, что за человек. Вот на кого нужно равняться! И какая тогда здесь может быть светская литература?»,
«После беседы, протоиерей Александр Новопашин преподнес в дар Константину Кинчеву икону Божией Матери «Всех скорбящих – Радость» со словами, что эта икона будет утешать его в молитве и укреплять в искушениях, которых немало встречается на жизненном пути каждого православного христианина. Константин Кинчев перекрестился, благоговейно принял икону и облобызал ее».
Вот так. Вот так Кинчев стал утешенным, христианином, слабаком. Не знаю как у вас, а у меня сердце обливается кровью, и подступает метафизический ужас, метафизический кошмар столь тотально явленного перерождения. Словно предстал передо мной живой труп моей высшей надежды, увещивающий меня преклониться и утихнуть, отдавшись умиротворяющей молитве. К чему? К чему? К чему?
О слабость, о низость! Прочь, прочь от меня такие верши! Все вы, романтики, так кончите – утешенными, христианами, все, кто убьёт героя в своей душе! Миллионы сердец в самом расцвете сил своей молодости наблюдали, подобно мне, в недоумении и разочаровании это жалкое падение рокового кумира. Многие из этих сердец на некоторое время застыли, затем отвернулись, выругались и … продолжать дальше я не стану, всё очень индивидуально.
Между тем пример превращения, переворачивания ценностей с ног на голову, и, если хотите, гендерного перерождения «Алисы» является настолько показательным, что он на многие годы может быть использован в качестве нагляднейшей демонстрации и хорошего пугала для всякого начинающего романтика, внимающему зову своего глубинного, мужского self.
Давайте теперь дослушаем Фридриха Ницше, того исключительного бунтаря, который не изменил своей юности и в зрелые годы:
«Но весьма вероятно, что это так кончится, что вы так кончите, т. е. «утешенными», как в писании, несмотря на всё самовоспитание к строгости и к ужасу, «метафизически утешенными», короче, как кончают романтики, христианами... Нет! Научитесь сперва искусству посюстороннего утешения, — научитесь смеяться, молодые друзья мои, если вы во что бы то ни стало хотите остаться живыми; быть может, вы после этого, как смеющиеся, когда-нибудь да пошлёте к чёрту всё метафизическое утешительство — и прежде всего метафизику! Или, чтобы сказать всё это языком того дионисического чудовища, которое зовут Заратустрой:
«Возносите сердца ваши, братья мои, выше, всё выше! И не забывайте также и ног! Возносите также и ноги ваши, вы, хорошие танцоры, а ещё лучше: стойте на голове! Это венец смеющегося, это венец из роз: я сам возложил на себя этот венец, я сам признал священным свой смех. Никого другого не нашёл я теперь достаточно сильным для этого. Заратустра-танцор, Заратустра лёгкий, машущий крыльями, готовый лететь, манящий всех птиц, готовый и проворный, блаженно-легко-готовый! Заратустра, вещий словом, Заратустра, вещий смехом, не нетерпеливый, не безусловный, любящий прыжки и вперёд, и в сторону! Этот венец смеющегося, этот венец из роз: вам, братья мои, кидаю я этот венец! Смех признал я священным; о высшие люди, научитесь же у меня — смеяться!»
Так когда-то пел, танцевал и смеялся, подобно Заратустре, русский рокер Константин Кинчев. Но, как и подобает «лишь романтику», закончил он свой путь утешенным христианином. Помянем же его великолепный танец бодрым словом и проклянем в нашем праведном гневе, переходящим в смех, погубившую его человеческую слабость!
Эй, слушай мой рассказ,
Верь голосам в себе,
Сон не схоронил, а крест не спас
Тех, кто прожил в стороне.
Hу а тех, кто встал глазами к огню,
Кто рискнул остаться собой,
Кто пошeл войной на войну,
По Земле веду за собой.
***
Кто смел снять с нас чувство вины?
Кто примет огонь на себя?
Кто слышит поступь грядущей войны?
Что оставим мы после себя?
***
Что проросло, то привилось,
Звёзды слов или крест на словах.
Жизнь без любви или жизнь за любовь –
Всё в наших руках!