Традиция мрачной серьёзности
Внимание! Речь про школьную программу и воспитание детей в школе на уроках литературы, соотв. Чтобы не спорить "а кто классик".
Мараховский
<...> Отечественная русская литературная классика, при всём к ней уважении, есть в основном «литература победившей тарковщины».
В нашей дорогой и любимой литературной классике, известной всем и каждому, есть аналоги «Джуду незаметному», но нет аналогов «Айвенго» и «Острову сокровищ»; Есть аналоги «Quo vadis» и «Человеку, который смеётся», но нет аналогов «В дебрях Африки» и «Трём мушкетёрам». Есть аналоги «Потерянному времени», но нет аналогов «Гекельберри Финну». Есть аналоги «Мадам Бовари», но нет аналогов «Шерлоку Холмсу». Есть аналоги «Фаусту», но нет «Смоку Беллью». Есть аналоги «Гамлету», но нет «Укрощению строптивой».
Иными словами, наша дорогая классика это сплошной артхаус и авторское кино, за несколькими счастливыми исключениями (что бы мы делали без стихотворных сказок ув. Пушкина с Ершовым?), имеющая мрачнейшее лицо и сурово бросающее в лицо зрителю один трагичный сюжет за другим.
Русская классика ненавидит хэппи-энды (счёт примерно 48:2 — два единственных гола, что я могу вспомнить, в ворота счастливых финалов забиты «Капитанской дочкой» и «Войной и Миром». Остальные хэппи-энды (в форме Духовного Возрождения) почему-то предпочитают происходить на каторге, такая себе радость).
Хоть бы кто в родной классике благополучно возвращался в дом из опасного путешествия, чтобы жить-поживать. Хоть бы кто заслуженно богател. Хоть бы раз добру дали одержать какую-нибудь другую победу, кроме моральной. Приключения — это несерьёзно, юмор — это не смешно, оптимизм — это безнравственно.
В русской жизни люди вообще-то довольно юморные. Мы постоянно угораем и прикалываемся и обмениваемся хи-хи. В родной классике из хи-хи допустима, кажется, только Едкая Сатира, Обличающая Пороки Общества. У Достоевского я с трудом припомню пару шуток. Чехов, бывает, шутит — но чаще издевается. Самое весёлое у нас — это малороссийские хиханьки молодого Гоголя, впрочем скоро сообразившего, что так классиком не стать. Есть определённый юмор в молодом Толстом (он терпеть не мог «Войну и Мир»; подозреваю, именно за местами вылезающий из данной саги позитивчик).
Традиция мрачной серьёзности у нас такова, что даже самое весёлое произведение XX века, авантюрный роман «12 стульев» (ему, кстати, скоро сто лет), заканчивается убийством весёлого мошенника. Это как если бы в конце «Благородного жулика» О'Генри Питерс прирезал Таккера, ибо нефиг.
<...>
Можно сказать, что раз русские писатели не писали ничего весёлого и оптимистичного, значит, русской публике этого самого ничего весёлого и оптимистичного и не требовалось.
Тогда почему, спросим мы, ув. русские читали и читают «Айвенго», и «Шерлока Холмса», и «Трёх мушкетёров», и Вудхауза, и даже всеми ненавидимого «Атланта, расправившего плечи» А. З. Розенбаум? Почему ув. русские читают приключения, и победы добра над злом, и хэппи-энды, и вообще весёлые истории — но делают это в переводах?
У меня есть версия, поражающая своей банальностью и одновременно очевидностью. Потому что среди ув. писателей так повелось, что радоваться низя. И достигать чего-нибудь хорошего своим трудом, преодолевая трудности, героям тоже низя. И шутить тоже низя. Ликующие бабуины засмеют, и объявят автора несерьёзным, и обличат как лакировщика действительности и, может, даже лоялиста, в целом довольного тем, что происходит в мире и на Родине (вот сволочь).
Нет, настоящий серьёзный автор должен постоянно «впадать в отчаяние при виде всего, что совершается дома», в полном соответствии с заветами И. С. Тургенева, и загонять своих героев на каторгу, чтоб они там, значит, духовно возродились, или убивать, или сводить с ума, или ещё что-нибудь столь же весёленькое.
Истории успеха — даже если это были истории успеха совершенно честные, вроде «Педагогической поэмы» Макаренко (этому произведению тоже при нашей, надеюсь, жизни исполнится век), рассматривались почтенной критикой в качестве жанра легковесного, неуклюжего и ненастоящей литературы (вот горьковский мрачняк — то ДА-А-А).
Но так почему-то вышло, что всё читаемое оптимистичное — у нас либо детское, либо переводное, либо детско-юношеское переводное. Конан Дойль и его Холмс жили вообще-то в жутком месте: проституток в Лондоне было (я где-то подсчитывал) около 10% всего женского населения, и шастал Джек Потрошитель, и банды приличных джентльменов выходили иногда поколотить быдло чисто по приколу, и цвели жуткие культы, и бедняки бедствовали, — но ему было почему-то можно быть оптимистичным. И Честертону можно было.
А Толстому с Чеховым — низя?
В итоге в душу российского, а затем и советского, а затем снова российского юного читателя (и будущего писателя) вкручивалась стальными болтами идея: весь позитивчик — за рубежом. В России не имеет права быть хорошо никому.
Эта традиция жива и сегодня. Я случайно знаю неофициальный комментарий одного вполне патриотичного писателя (и барда) о том, как он получил (нежданно-негаданно) «Букера» за один фантасмагорический роман.
— Эти [мужеложцы] из жюри и из литературной тусовки вообще, — кротко заметил писатель, — они как навозные мухи. Они совершенно искренне неспособны оценить книжку, если не могут унюхать в ней милого запаха тления. Поэтому я совершенно сознательно подпустил г***.
Ну зашибись, чё. Автор этих взволнованных строк, кстати, от чистого сердца сокрушается в связи с судьбой прекрасного отечественного сыщика Э. П. Фандорина, рождённого из литературной игры одного переводчика с русской и мировой классикой — и ставшего героем целой одной прекрасной, весёлой, авантюрной экранизации (кстати, прекрасно окупившейся в прокате) — «Турецкого гамбита». Великолепного героя погубил самым паскудным образом его же создатель, ставший, кажется, иноагентом и исписавшися до мышей, «потому что в России у нормального человека не должно ничего получаться».
<...> …Наша дорогая классика есть проблема в первую очередь потому, что это на 95% взрослый и, как легко видеть, довольно злой артхаус, вкручиваемый подросткам. То есть тем, кто ищет ролевые модели.
Он их ищет — и находит где угодно, кроме родной классики. Родная классика ненавидит богатых (пофигу, честным ли трудом нажито их богатство). Родная классика ненавидит госслужащих (а что если все эти статские советники добросовестно работают? А где нормальный городничий? А где приличный генерал?). Родная классика любит, кажется, только глубоко несчастного человека-в-истерике. Из этой истерички в случае хэппи-энда родится (на каторге, само собой) кто-то по-настоящему положительный — в смысле тот, кто отправится вскоре на войну за благодарных болгар и там на ней добросовестно погибнет.
Пьер с Наташей (и Петруша с Машей) на этом величественном фоне торчат как залётные исключения, ни с того ни с сего наслаждающиеся жизнью и приносящие пользу миру, хотя оба Пети даже не убили ни одной старушки и не покаялись, а Наташа с Машей даже не побывали в борделе (фу).
Поэтому Гарри Поттер, ув. друзья. Поэтому доблестный Айвенго, неунывающий доктор Ливси, благородный победитель зла Холмс, весёлый золотоискатель Смок Беллью, лорд Гленарван, д'Артаньян и все-все-все.
Достанься европейская литература русскому литературному сообществу в качестве своей, оно бы вырезало из неё все потроха и оставило бы только Гуинплена, Квазимодо, Родольфа из «Бовари» и Блума из «Улисса».
Но всё это ШКОЛЬНАЯ КЛАССИКА. И поэтому говорить о том, что с родной литературой что-то не то — низя, если только вы не зарабатываете специально на шокировании общественности (тоже так себе жанр, замечу).
Родная классика выведена из-под критики...
<...>
Русская классика ограничена не национально, а эмоционально. Она описывает жизнь, спору нет — но описывает её с гигантским креном в «разве-это-жизнь».
Она не даёт поведенческих моделей — а это попросту плохо и непорядочно с её стороны.
Она много и со вкусом рассказывает о том, как нельзя жить — но по части «как жить надо и окупится счастьем» это поле брани с васнецовского «После побоища Игоря Святославича» или даже «Апофеоз войны» Верещагина.
Суммируем:
— Проблема русской классики в том, что она, за несколькими счастливыми исключениями, не вдохновляет быть в России счастливым. Ни мальчиков, ни девочек, ни также их родителей. Она внушает малым и старым, что быть счастливым в России — это лажа и ширпотреб. И быть оптимистом — это лажа. И считать, будто можно в России ОБРЕСТИ счастие трудом, без какого-то жуткого страдания с элементами БДСМ — тоже лажа.
И поэтому здесь у нас никакого импортозамещения, а только глубокая локализация. Русские литературные примеры для подражания — это русский Айвенго, русский Холмс и русский Паганель.
И в обозримой перспективе так, вероятно, и будет.
ifc
Как человек, не любящий ни произведения Достоевского, ни то, что написали другие классики отечественного литературного артхауса, за исключением произведений двух выдающихся троллей — Гоголя и Булгакова (плюс Ильфа с Петровым, если согласиться, что оба романа о тов.Бендере создали именно они, в чём есть сомнения) — я согласен с процитированным мнением коллеги обеими руками. (Я бы ещё Салтыкова-Щедрина добавил бы, но и это сатира, а не юмор!)
Ибо если смотреть на упомянутый артхаус под таким углом, то видно, что он стимулирует читателя бросаться в объятия той самой скуки в дурном смысле. Ведь откуда взяться созидательному настрою, если, вон, аж цельные классики всей когортой написали, что в Этой Стране царит отчаяние, безысходность и тлен?
Читать нужно то, что даёт силы жить, и если у того же Пелевина, допустим, в "Священной книге оборотня" больше оптимизма насчёт будущих перспектив любимого нашего Мордора, чем у пачки классиков — то лучше я перечитаю названный роман, чем стану пичкать себя дискурсом "в России у нормального человека не должно ничего получаться".
Должно получаться, должно. И получается, и получается хорошо, годно, доказательством чему - 25-летний юбилей правления нашего Главтролля, который мордорские ватники отмечали вчера.
Будь иначе, соответствуй действительность артхаусу от пачки классиков — и нашего государства сейчас просто не было бы на политической карте Этого Глобуса.
prorub: — Самым нелепым произведением школьной программы я считал пьесу Островского "Гроза", мы даже сочинения по ней писали. А что там можно было написать? Был один луч света в тёмном царстве, и тот с горя утопился, а тёмное царство осталось без света.
Sergio Navarra: — Российская классика — по преимуществу культ бесконечного страдания и безнадёги, да. Все эти "Муму", "Бедные люди", "Униженные и оскорблённые". В больших количествах гарантированно загоняет в депрессию. Почему так вышло — вопрос многоплановый.
Во-первых, КТО это писал и ЗАЧЕМ. Во многих случаях о малюсеньком человечке и его нескончаемых бедах (или страданиях благородного сословия) писали тогдашние интеллигенты, но не для народа, а для таких же интеллигентов, тупо имевших время осваивать эти толстенные кирпичи. И подобной мрачной чернухи было полно и в "передовой европейской реалистичной литературе" — те же Гюго, Золя, Андерсен, тот же Диккенс, хеппи-энды которого с вознаграждённой добродетелью совершенно провальны и ненатуральны, просто по добренькой сентиментальности автора, и потому их можно не учитывать.
С другой стороны, это выражало определённое мировоззрение, но почему оно было именно таким? Не из-за тогдашнего ли казённого православия, предписывавшего страдать, смиряться и ждать награды только на небеси после смерти, а эта жизнь — юдоль скорбей? Сколь бы ни пытались от этого отойти тогдашние авторы, хоть в рамках фронды против религии, хоть как, а вполне им это было невозможно сделать. И этого тоже хватало у авторов зарубежных, особенно женщин (типичный пример — "Фландрийский пёс", которого обкорнали в советском переводе до тупой идеологической агитки о классовом угнетении). А советская литература — занос в иную крайность, когда жизнеутверждение и позитив хлестали через край, но воспринимались ненатуральным бодрячеством, просто сверху спускался уже иной заказ, иная идеология.
Классики же утеряли во многом актуальность именно потому, что мастерски описывали "днище", теребили эмоциональные струны, но это было, говоря откровенно, кукарекание, после которого не рассветало. Обличили — а дальше-то что? Заикнуться о смене системы было низзя, а пути к внутренней свободе и радости "светские", вне опостылевшей религии, не предлагались.
март 2025
Близко к теме от ars_el_scorpio:
— Никогда не прощу братьям Вайнерам убийство Вари Синичкиной.
Сколько раз смотрел "Место встречи изменить нельзя", а потом решил прочитать "Эру милосердия" — и на последней странице как поленом по голове ударило. Как сейчас помню: сижу, оглушённый, а в голове только одна мысль вертится — "КАК???"
Почему они её "убили", причём "на последнем дежурстве"?
Ещё этот эпизод, когда Шарапов и Варя зашли в ЗАГС "расписаться", а им заведующая ответила, что они в загсе смерть сразу регистрируют, а бракосочетание — только через указанный срок...
Нельзя её было убивать. НЕЛЬЗЯ!!!
Потому что её смерть губит весь сюжет, потому что лишает Шарапова счастливого будущего. Потому что все погони, перестрелки, внедрение в банду — всё это в конечном счёте оказывается зря.
И просто чудо, что товарищи "цензоры" в самом начале съёмок поставили этот вопрос ребром, и в фильме Варя осталась жива.
А книга...
Где-то с оказией открыл "Евангелие палача" этих же Вайнеров, и понял.
Паскудные они, оказывается, были ребята — вот и весь сказ.