Тюрьма цивилизаций

ТЮРЬМА ЦИВИЛИЗАЦИЙ или ПОЧЕМУ ТАК ТРУДНО БЫТЬ РУССКИМ ПАТРИОТОМ

Утверждение о том, что Россия есть самостоятельная цивилизация, часто встречает то возражение, что одна страна («тем более не самая развитая») цивилизацией, «миром», «континентом» быть не может («эдак и Бельгия – самобытная цивилизация»). Сразу идёт ссылка на множественность значительных держав внутри «самой настоящей» из цивилизаций» – Европейской. Меж тем «русское» («имперское») устройство цивилизации (одно доминирующее государственное образование плюс более или менее зависимые периферийные центры и территории) скорее норма, чем исключение и встречается во времени и пространстве повсюду от Вавилона до Китая, от Древнего Рима до доколумбовой Америки. Европейский же «полицентричный» вариант, который предполагает сосуществование в одном экономическом, ценностном, духовным и т.д. пространстве нескольких конкурирующих и весьма могущественных держав (центров силы) относительно редок. С ходу и примеров подобного рода систем подыскать нелегко, разве что Древняя Греция до Александра Македонского (и то есть исследователи, которые говорят о доминировании «империи Афин»), ну, и некоторые, по сути протоцивилизационные, образования, существовавшие, по определённым сведениям, в Азии, Океании и даже в Африке.

Таковое европейское державное, культурное и прочее многообразие способно восхищать, но не стоит забывать, что пестрота варварских королевств (праматерия современной Европы) создана была во многом выходцами из диковатых степей. Так что Европа – это, в некотором смысле, коллективный проект в реализацию которого «вложилось» (на самом раннем этапе) население куда более обширных территорий, чем сам Старый Континент (быть может, в этом причина странной терпимости к миграции).

До известной степени можно утверждать, что вся история Европы – это история выбора (и борьбы) между «нормальной» (имперской) моделью цивилизационного устройства и самобытным «полицентричным» европейским вариантом. И, если угодно, история неудачных попыток вернуться «в норму». Среди таких попыток достаточно вспомнить папские претензии на абсолютную гегемонию, деятельность Карла V, наполеоновскую Францию, отдельной главой все три германских Рейха (что иногда позволяет говорить о немцах как о носителях неевропейского начала в Европе).

Похоронами Европы как целостности могла обернуться лютерова Реформация, грозившая разорвать цивилизацию на два несходных и враждебных мира. Но случилось так, что когда Лютер вырывал церковные скрепы континента, во вряд ли любимой им католической Италии уже сплели новые канаты для Старого Света – кредитно-финансовая система, философия, гуманизм, искусство.

Великие державы, заключенные в ограниченном пространстве «западного полуострова Азиатского континента», ставшего настоящей «тюрьмой цивилизаций», нашли выход своему потенциалу в создании колониальных империй. Оставаясь частью одного целого в рамках Запада, вне его они творили совершенно непохожие друг на друга «континенты». Наибольших успехов на этом поприще добилась Великобритания, став основательницей огромного и влиятельного «мира, говорящего по-английски», во главе со своим флагманом – США. Матерью гигантской, хотя и не столь успешной цивилизации стала Испания (в сотрудничестве со своей сестрой-соперницей Португалией). Впрочем, неуспешность – штука относительная, думаю можно не сомневаться, что гремучая смесь из католицизма, кокаина, левацких теорий и превосходной литературы себя ещё покажет. Заметим, что эти огромные «детища» мирно сосуществующих «матерей» довольно плохо ладят друг с другом, и это не сулит безмятежного будущего. Колониальная империя Франции не оставила по себе мира столь же выразительного и целостного, зато в её активе обширные зоны влияния в Африке, одна из самых впечатляющих попыток силового объединения Европейского континента и долговременное доминирование в гуманитарной сфере.

А теперь – к чему пересказ всех этих банальностей.

Первое. В «нормальной», имперской системе (особенно для представителей основного этноса), понятия собственно «цивилизации», «родины» и «народа» слиты воедино. Отсюда «избыточная» тяжесть, неудобоносимость, «неэргономичность» национального и патриотического сознания империи. В нём (в разных пропорциях) слито всё: сантименты к родным берёзкам (пальмам, секвойям, саксаулам), приверженность к определённым жизненным укладам, сердечное переживание кровно-душевного родства и памяти прошлого, признание над собой власти своих правителей, верность (искренняя, сущностная) ценностям и святыням, да ещё и религиозная принадлежность. Оно подобно двуручному мечу – громоздкое, требует большой силы, выносливости и тренировки и «заточено» для битвы. Картинку истерически-острого восприятия «маленьким человеком» опасности и некомфортности этого сознания нарисовал в давние времена В. Сорокин: «…Ведь ты же русский? Ты родился в России? … Ты ездил в Бобруйск? ….Чего молчишь? … Ездил, падло? … Чего ноешь? Чего сопишь, падло?» (При этом, причиной, по которой тот или иной человек становится враждебен русскому национальному и/или патриотическому сознанию является, конечно, не столько его «перегруженность», сколько отвержение самих ценностных основ).

В европейской же ситуации «родина» и «цивилизация» находятся на разных этажах. Всё это делает для европейца патриотизм в узком смысле («любовь к родной стране») с одной стороны лёгким, поэтичным (симпатия к определённым ландшафтам, кухне, «особой атмосфере»), а с другой факультативным, необязательным, а, в той части, в которой он может выступать конкурентом осознания общезападных ценностей, и избыточным, даже враждебным. В этом случае, никакое «предательство родной земли» верность ценностям и смыслам современного Запада под вопрос не ставит. Это нужно иметь виду всем, от обличителей западной бездуховности, до певцов западной же «незашоренной» свободы, пытаясь «замерять патриотизм» европейцев (или кого-либо ещё), нельзя забывать про «цивилизационный шовинизм».

Напротив, для русского «отказ от химеры отечества» означает одновременно разрыв с родом и базовыми основами цивилизации. Он остаётся либо наедине с «полным ничто», либо делает выбор в пользу чужой цивилизации. Иллюстрацией это обстоятельства могут послужить многочисленные примеры «антипатриотической» агитации: начинается всё, как правило, с призывов «освободиться из под гнёта предрассудков», «порвать с толпой так называемых соотечественников» и «стать, наконец, свободным», а уже в следующий момент выясняется, что говорящий нежно лелеет в душе свою персональную принадлежность сразу к двум разноуровневым «толпам»: европейской цивилизации во-первых, и виртуальному сословию продвинутых (прогрессивных, умных, образованных, et cetera) во-вторых. В-третьих, часто всплывает тема тщательно пестуемой иноэтничности, но это уже за рамками повествования.

Второе. «Полицентричная» и полиэтничная Европа, покуда она остаётся таковой хотя бы по видимости, неизбежно будет служить соблазном. Если другие цивилизации имеют столь очевидные религиозные, национальные, социальные рамки, втиснуться в которые представляется невозможным или затруднительным (попробуйте массово «стать китайцами» или принять ислам целой страной), то случай Европы всегда будет порождать надежды войти в этот элитарный клуб без особой «перековки» («сохранив всё самое дорогое»), «вон они какие разные и ничего» (надежды пустые, но открывающие возможности для манипуляций).

Третье. Национальное (именно национальное) сознание европейца принципиально не автаркическое. Любая тамошняя держава, прежде всего, часть своей цивилизации, не имеющая «контрольного пакета» в целом. При этом едва ли не каждая сколько-либо заметная «земелька» в Европе может похвастаться общепризнанным и прославленным «эксклюзивом» в какой-нибудь специальной области, «все знают наше пиво», «кто не слышал нашего знаменитого пианиста», «слава о нашем шоколаде разнеслась по миру», «наш город годиться этим знаменитым кутюрье» и т.д. Потому свидомость европейца, даже если он паче чаяния, патриот, не отрывает, а крепче пришпиливает его к той (европейской) арене, на которой его нации посчастливилось прославиться.

Многовековое сосуществование образует такое поле взаимозависимости и взаимодоверия, в котором национальная автаркия становится избыточной, невозможной и нелепой. По отношению же к внешним акторам Запад выступает как партнёр недоверчивый, осторожный и предпочитающий вести дело с доминирующих позиций (стремление избавиться «неприемлемой зависимости» от российского газа, торговые войны с Китаем и т.д.).

Россия же не просто вынуждена, в силу своего цивилизационного модуса, быть более автаркичной, чем любая европейская держава, в русском сознании практически отсутствует сама ниша, в которую можно поместить этот конструкт «мы – часть чего-то». Возможно, до уничтожения Византии турками (а скорее, до взятия Константинополя крестоносцами) такая ниша ещё существовала. Вполне вероятно, что было это ощущение самой себя как важной, но всё же части Православной цивилизации. С тех пор, как границы распространения Православия совпали вчерне с границами Московского царства, самосознание себя как «целого» стало абсолютным. Не исчезло оно и после упразднения Союза – самая крупная его часть, включающая коренные «заветные» земли, унаследовала этот взгляд на вещи в полной мере. Кстати именно поэтому европейский проект для Украины теоретически есть вещь не безнадёжная (хотя я горячо желаю его окончательного провала) – то, что видит себя бывшей частью одного, можно попытаться сделать частью другого. А вот «европейский шлях» для России уже садистский абсурд.

Поэтому, обличительные замечания насчёт того, что нынешние «антизападные» настроения в обществе следствие «оболванивания людей путинскими СМИ» или национальными «комплексами неполноценности», являются, как минимум, проявлением непонимания настоящего генезиса. Никакой другой концепции России, кроме концепции целостной независимой суверенной державы-цивилизации русское сознании очень давно не знает. Либо оно, либо полной отказ от любой (сколь угодно антиимперской) России и «готовность к переменам», желательно с билетом в благополучные страны в кармане (на всякий случай).

Автаркия, к слову, это не обязательно изоляция (хотя и последняя в отдельных случаях не исключена), ей чуждо надсадное стремление к самобытности любой ценой, в том числе ценой отказа от необходимых и полезных заимствований. Скорее это взгляд крестьянина-единоличника, который, узрев у соседа понравившуюся вещь, не предложит ему деньги, а вернётся домой и постарается сделать подобное или лучше (что, впрочем, не мешает ему заниматься и собственным творчеством). С этой точки зрения Ту-4, «Жигули-копейка» и русский рок явления одного порядка.

25.12.2009