О готовности СССР к Великой Отечественной войне

Самое главное, что нам следует знать про начало войн – это то, что они никогда не начинаются внезапно. Никогда и нигде. Разумеется, это не значит, что поводом к началу войны не может быть случайное событие – вроде убийства пресловутого эрцгерцога – но это будет именно, что повод. Который запускает развертывание давно уже созревшего «сценария», который был подготовлен задолго до случившегося. В то время, что если «сценарий» еще не созрел, то точно такое же событие не вызовет ровным счетом ничего. Это, кстати, прекрасно видно по той же Первой Мировой войне, в которой начало тщательно откладывалось участниками до рокового августа 1914 года.

Хотя формальные поводы, конечно, были. Например, можно вспомнить «Марокканский кризис» 1911 года, когда Германия и Франция, казалось бы, вплотную подошли к войне, вызвав интенсивный обмен дипломатическими нотам со стороны всех будущих сторон Великой Бойни. (Включая Российскую Империю.) Но мир еще «не был готов», и поэтому все закончилось мирно. Равно, как мирно – для «большой Европы» - закончились пресловутые «Балканские войны» 1912 и 1913 года. Хотя, казалось бы, там действовали ровно те же участники, что и в кризисе 1914 года. Да и вообще, понимание того, что Балканский регион станет «спусковым крючком» для будущего суперконфликта, было давно: «какая-нибудь глупость на Балканах».

Тем не менее, это самый «Балканский бикфордов шнур» так и продолжал тихо тлеть вплоть до известной всем даты. Поскольку реальный смысл будущей войны состоял вовсе не в том, чтобы получить какие-то территориальные приобретения от балканских (или иных) государств или, даже, обеспечить себе монополию на балканские рынки. А в том, чтобы перехватить контроль над мировой торговлей. Да, именно так: главной задачей Германии в данном случае было вовсе не промаршировать по улицам Парижа – хотя и это, понятное дело, неплохо. (Особенно если учесть прилагающийся к Парижу французский рынок.) А получение возможности свободного экспорта своей продукции по всему миру – включая такие огромные «куски рынка», как Латинская Америка, Китай, Индия. Что было невозможно в условиях, когда британский флот господствовал по всему миру.

Именно поэтому реальным барьером, отделяющим мир от войны, стало расширение и углубление Килльского канала, завершившееся именно в 1914 году. Поскольку это позволило Второму Рейху начать играть на равных с этим самым британским флотом. И – теоретически – давало возможность немцам нанести удар, который бы превратил «Великий Флот» из однозначного доминанта в мире в «одного из игроков». (Кстати, забавно – но это, фактически, сделать удалось. Правда, плодами данной победы воспользовалась отнюдь не Германия.)

Впрочем, подробно углубляться в историю Первой Мировой войны – а уже тем более, в историю начала Первой Мировой войны, ее причины и движущие силы – тут нет смысла. Поскольку важно нам тут только одно: то, что никакого смысла – за исключением юридического – у фразы «дата начала войны» не существует, так как реальная война начинается задолго до этого события. (В смысле – социодинамические процессы, делающие войну неизбежной, имеющей единичную вероятность, запускаются задолго до этого.) А значит, пресловутая готовность или неготовность определяется задолго до первого выстрела.

И разумеется, не стоит думать, что подобная мысль является какой-то «запрещенной», полностью неизвестной людям. Нет, разумеется, не в рамках формальной историографии – которая привычно именуется историей и преподается в школах – там, понятное дело, все конкретно. Однако среди мыслителей, выходящих за границы восприятия истории, как заучивания дат и таблиц, подобные представления вполне могут иметь место. Как, например, произошло с Фридрихом Энгельсом, который не только предсказал начало Первой Мировой войны, но и смог указать то, чем она закончится. Ну да, хрестоматийное: «...короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны…». Это, между прочим, 1887 год, тридцать лет до 1917. Впрочем, по отношению к Первой Мировой представление о неизбежности ее начала было, все же, довольно редким: основная масса людей предпочитала тешить себя «Великой Иллюзией» - в смысле, уверенностью в том, что «в современном мире все настолько взаимосвязано, что воевать тут означает самоубийство».

Но в войне Второй Мировой ситуация несколько изменилась. В том смысле, что очень многим мыслящим людям стало понятно: это не мир, а перемирие. Пуская и на пару десятилетий. И никакие «Вашингтонские соглашения» - то есть, искусственное ограничение вооружений и «принуждение к дипломатическому разрешению конфликтов» - изменить данного положения не могут. Особенно понятно это стало после 1932 года – когда вопрос о начале новой Мировой Войны стал риторическим. Более того – с этого времени можно было начинать прогнозирование ее сроков и стратегических направлений, причем с очень высоким уровнем достоверности. Но даже «до Гитлера», в общем-то, путь движения цивилизации был, в общем-то, вполне понятен.

По той простой причине, что, во-первых, деиндустриализации Германии – то есть, фактического уничтожения германского капитала – не произошло. (Почему – разговор особый. Впрочем, если кратко – то потому, что это серьезно меняло бы соотношение сил в мире, усиливая одних капиталистов против других.) А, во-вторых, потому, что после 1917 года вопрос об уничтожении первого и единственного в мире социалистического государства стал одним из важнейших на повестке дня мировых держав. (Во время Гражданской войны стало понятно, что Белые на роль «уничтожителей» не годятся по причине своей полной неспособности к рациональным действиям. А сами страны Антанты не могут это сделать по причине истощения сил.) Если прибавить сюда сформировавшуюся на Западе уверенность в том, что «совдеп» не жизнеспособен и может держаться только на терроре, то можно сказать, что общие контуры будущих событий по отношению к нашей стране «стали доступными» уже в 1920 годах.

В том смысле, что один из «империалистических хищников» - прежде, чем сцепиться с другими «хищниками» - обязательно должен был «сожрать» тот «сладкий кусок», коим является СССР. То есть, захватить слабую и лишенную потенциала (как это виделось с Запада) страну для того, чтобы приобрести ее ресурсы – потребные для Мировой войны. Причем, этим «хищником» с большой степенью вероятности оказывалась именно Германия. Это было очевидно, кстати, так же еще до прихода Гитлера. После же данного прихода вопрос о неизбежности нападения Третьего Рейха на нашу страну стал чисто риторическим: можно еще было обсуждать, когда это произойдет – хотя, как говорилось выше, и во временном плане рамки были поставлены. Но то, что это произойдет обязательно, оспаривать было невозможно.

И именно под эту стратегию и выстраивалась вся советская «глобальная стратегия». Начиная, как минимум, с конца 1920 годов. В том смысле, что, во-первых, речь в ней шла об очень-очень высокофорсированном варианте модернизации – для того, чтобы встретить удар врага во всеоружии. «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» - думаю, все знают эти слова, сказанные еще в 1931 году. (Кстати, с временными рамками тут 100% попадание.) А, во-вторых, начатое индустриальное строительство имело значительное «восточное» направление. То есть, она должна была, прежде всего, создать мощный промышленный и инфраструктурный потенциал в малоразвитой до этого части государства. (Которая была бы защищена самим пространством от удара с Запада.) Надо сразу сказать, это было практическим «оборачиванием» всей индустриальной политики прошлого, поскольку до того основное внимание
уделялось «западным губерниям». (Как наиболее населенным, и как имеющим оптимальные условия для формирования транспортных сетей.) А так же – промышленному строительству «столиц», что так же было крайне выгодно с т.з. экономии ресурсов. И вдруг – освоение Урала, Сибири или, скажем, приволжских земель, которые до этого находились в состояние чуть ли не первобытной дикости. (Еще раз: в Российской Империи все передовые и важные отрасли «концентрировались» или в мегаполисах, или в западной части страны, или по берегам морей – по совершенно очевидным причинам.)

Надо ли говорить, что после этого все слова о том, что «мы были не готовы к войне», выглядят глупостью космического масштаба. Нет-нет, именно к войне мы очень хорошо готовились, причем, к войне не завоевательной, а именно, что оборонительной. В которой СССР пришлось бы иметь дело с очень хорошо вооруженным и мощным противником. (Способным к углублению на сотни и тысячи километров по захваченной территории.) И в которой укрепленные районы – вроде знаменитой «линии Мажино» - этого противника сдержать никак бы не смогли. Это так же стало известно советскому руководству задолго до 1940 года. (Когда была взломана пресловутая «линия Маннергейма».) Укрепрайоны, конечно, строились, но они носили исключительно тактическое значение – должны были дать время на перегруппировку войск. Стратегически же речь шла именно что о войне высокомобильной, связанной с опасностью глубоких прорывных операций.

То есть, именно о том, что реально наблюдалось в 1941-1945 годах. И полученный в 1945 результат прекрасно показал, что указанная установка была полностью верной. Разумеется, тут можно долго говорить о том, насколько хорошо были разработаны эти планы, насколько они были реализуемы, и какая часть населения в них была вовлечена. (Известно, например, что военные – как ультраконсервативная часть общества – в значительной мере находилась под влиянием западных «школ» ведения войны.) Но это будет уже темой совершенно иного разговора. Равно, как темой иного разговора будет речь о том, возможно ли было иное развитие ситуации. Скажем, революционные восстания в Европе, блокирование возникновения в ней фашизма или нанесение Красной Армией упреждающий удар по немецким войскам. (Тут, впрочем, можно сказать, что вероятность всего этого крайне мала.)

Но, в любом случае, утверждать о «неготовности СССР к войне», невозможно…

Можно ли рассматривать ситуацию летом 1941 как катастрофу для СССР? Как не удивительно сейчас это прозвучит – но нет. Дело в том, что катастрофа для той или иной системы – это такая ситуация, после которой говорить о существовании данной системы становится невозможно. В случае с нападением Германии на Советский Союз такого не произошло: сохранился не только СССР, как таковой, но и Красная Армия, как активно действующая структура. Которая уже в декабре 1941 года смогла перейти в контрнаступление под Москвой.

Разумеется, это не значит, что в указанный период все складывалось для нас благоприятно. Конечно же нет: потеря значительных территорий, а так же значительного количества военной силы, благоприятным назвать сложно. Однако катастрофу это не вызвало – по той простой причине, что примерно на такой сценарий все изначально и рассчитывалось. Правда, тут еще раз сказать, что речь в данном случае идет не о военном прогнозировании и военных же планах – а о более глобальных вещах. О том, что принято именовать «большой стратегией» - которая включает в себя не только передвижение войск и даже не только не раз уже поминаемую логистику (которая есть сердце современной войны) – но и гораздо более фундаментальные вещи.

Вроде распределения промышленных предприятий, коммуникаций между ними, формирования новых промышленных районов на востоке страны, принципов организации производства (при которых становилась возможной их быстрая эвакуация), организации образовательных процессов (с упором на естественно-технический компонент) и многое другое. (Одна санитарно-эпидемическая система – которой удалось избежать распространения тифа и холеры при колоссальных перемещениях населения – чего стоит.) Все это, разумеется, далеко выходит за рамки привычного представления о войне – однако играет роль не меньшую, а точнее, много большую, нежели само «воинское искусство». (То есть, то, чем занимаются военные – и что обычно вспоминается применительно к войне.)

Значение последнего, вообще, очень сильно завышено. В том смысле, что аристократы – традиционно выполнявшие роль военного руководства (офицеров, генералов) – разумеется, всегда старались показать, что именно они решают исход сражений. Однако уже во время «наполеоники» стало понятным, что это не так, и что самый лучший полководец – вместе с боевыми генералами, но без адекватного производственно-логистического комплекса – если что и может сделать, так это загнать свою армию в глубь неведомой земли, где она благополучно и сгинула. (При этом полководческих качеств Наполеона это не отменяет.) С тех пор сведение военных действий исключительно к действиям военных – это недопустимая редукция. (Которая, например, в нашей истории неоднократно приводила к проблемам – скажем, в Крымской, Русско-Японской или Первой Мировой войне. Ну, и «трагедия белых» - правда, это никакая не трагедия, а, скорее, наоборот – так же происходит отсюда.)

Поэтому – говоря о ситуации 1941 года – стоит понимать, что все военные сражения и поражения этого времени на самом деле были лишь частью в великом противостоянии сложнейших социально-экономических систем, а не всем этим противостоянием. Впрочем, даже в чисто военном плане лето-осень 1941 года – при внимательно рассмотрении – выглядят отнюдь не полным провалом СССР. Скорее, это был неизбежный этап военных действий, связанный с формированием армии военного времени. Которую получить иным образом оказывалось просто невозможным.

Да, именно так: армия, ведущая войну – и армия, войну не ведущая – это две различные структуры, даже в том случае, если в них вовлечены одни и те же люди. Поскольку, например, для них характерны различные принципы взаимодействия участников – несмотря на все формальные Уставы. Поскольку в армии мирного времени огромное значение играет время выслуги, умение устанавливать доверительные связи – иначе говоря, карьеризм. «Гибкий позвоночник». А вот умение рисковать, наличие своего мнения, умение оценивать обстановку – не ценятся вообще. (И офицеры, которые ими обладают, находятся в самом «низу» армейской пирамиды.) В воюющей же армии ситуация меняется на противоположную. (Причем, это свойство именно армии, как структуры и значит, оно не может быть изменено.)

Но – как нетрудно догадаться – указанные армии отличаются и «количественно». Причем – очень серьезно, поскольку никакая экономика не выдержит поддержания большого числа отмобилизованных солдат. Которые изымаются из производственной системы – причем, речь идет о самых ценных – молодых – работниках. А значит, прежде чем стать армией военного времени, армия мирного времени должна провести колоссальную перестройку, адаптацию и своей структуры, и «структуры» поведения отдельных солдат – и сделать это можно только в боях. И никак иначе. Поэтому даже если принять и жутко дорогостоящую концепцию «превентивной мобилизации» - наплевав на то, что это является очевидным casus belli – то, все равно, получить адекватную войне армейскую структуру не получится.

Наверное, не надо говорить, что немцы – ведущие военные действия с сентября 1939 года – к июню 1941 года данную перестройку уже давно прошли. А наши – нет. («Финская кампания» включала в себя исключительно локальные боевые действия, и не могла «пропустить» через себя большие массы людей.) Причем, совершенно очевидно, что данный момент был очень хорошо известен обоим сторонам конфликта. (И не только им.) Собственно, немецкий план «Барбаросса» и создавался в расчете на то, что удастся уничтожить Красную Армию до того, как она перейдет в «военное состояние» - в смысле, уже в сентябре выйти на «линию Астрахань-Архангельск». (Именно поэтому ведение боевых действий зимой не предусматривалось – оно было просто избыточным.) Причем – основываясь на концепции блицкрига, молниеносных глубоких ударов превосходящими силами – немцы считали, что «Советы» ничего не смогут противопоставить данной операции. (Скажем, те же французы с их гораздо большей «коммуникационной насыщенностью и потенциальной мобильностью не смогли это сделать – так почему же «русские Иваны» с их неповоротливой структурой смогут?)

Советской же руководство должно было понимать, что никакая попытка организовать «глубоко эшелонированную оборону» с армией мирного времени с одной стороны, и огромной концентрации войск противника – с другой – пользы не принесет. Ибо при огромной мобильности современной армии на эту самую «оборону» просто не хватит сил и средств. Еще раз: «концентрированный танковый клин» - на самом деле, конечно, не только танковый, но и артиллерийский, авиационный, пехотный – с легкостью прошивает любую систему укреплений. (Это показала та же «Финская война».) Но еще с большей легкостью он ее обходит – как сделали немцы с «линией Мажино». Поэтому выиграть «приграничное сражение» обороняющаяся сторона в данной ситуации не может. Никак. Никогда. Нигде. (Ну, разве что нападающие будут слишком слабы – но тогда зачем им нападать?)

А значит – надеяться на быструю победу «малой кровью на чужой территории» невозможно. Разумеется, в пропагандистских материалах указывалось обратное – но на то она и пропаганда. (На самом деле самое глупое, что можно делать – это воспринимать напечатанное в газетах, а сейчас сказанное по телевизору и написанное на сайтах – за реальность.) «Практическая» же подготовка к будущей – неизбежной, как уже говорилось в прошлом посте, причем, неизбежной именно в 1941 году – войне шла именно в указанном ключе. В том смысле, что изначально принимался «пессимистический» сценарий прорыва вражеских армий на советскую территорию, потерю значительного количества промышленного потенциала (который надо было спасать массированной эвакуацией), а так же – потенциала военного. То есть, те самые «окружения» - которые впоследствии стали считаться признаком «катастрофы» - в общем-то, предполагались. (Разумеется, не в том смысле, что военным указывалось стремиться к подобному положению – но в том, что вся мобилизационная, военная, промышленная структура рассчитывалась на то, чтобы как можно быстрее ликвидировать последствия указанной ситуации.)

Кстати, интересно, но в подобных условиях пресловутая «самая главная дата» - т.е., точное время начала войны, которое в течение пары поколений просто мифологизировалась («вот знали бы, что 22 июня в 4-00 немцы нападут – то обязательно бы отбились») – просто теряет всякое значение. (И тысячи «попаданцев», коих авторы отправляют в довоенный СССР с этой информацией, фактически, «попадали» зря.) Поскольку реальная точка бифуркации – т.е. сочетание событий, после которых Великая Отечественная война стала «неотменяемой» - находится, как уже писалось, много раньше. И, по большому счету, ничего бы не изменилось даже в том случае, если бы немцы опубликовали свой план «Барбаросса» в печати – как в свое время публиковали «плане Шлиффена». Поскольку единственный шанс выиграть войну для СССР состоял находился исключительно на том пути, которым он шел в реальности. То есть – на пути создания мощной мобилизационной социально-производственной системы, способной «отыграть» любое внешнее воздействие.

Впрочем, не стоит думать о том, что этот самый путь потерял в настоящее время актуальность. Скорее наоборот – но об этом, понятное дело, надо писать уже совершенно иной пост…

Вообще, рассматривая историю Великой Отечественной войны – так же, как и любого иного крупного события – следует понимать, что у нее существует множество «слоев» реальности. Точнее – отражения этой самой реальности на человеческом сознании, которые, впоследствии, формирует сознание общественное. То есть – ту самую «память народную», которая и становится «образом войны» в сознании потомков. Причем, эти самые «слои» могут быть не только не совпадающими друг с другом – но и полностью противоположными на первый взгляд. Но именно что на первый. В случае с войной этих самых слоев можно выделить три.

Причем, первым слоем тут будет восприятие ее непосредственными участниками событий. Иначе говоря, то, что принято именовать «окопной правдой»: воспоминания рядовых, младших офицеров, т.н. «лейтенантская проза». Разумеется, тут не надо говорить о том, что это отображение имеет очень специфический характер, проистекающий из того, что жизнь этих самых «низовых участников» войны всегда крайне инфернальна. Еще раз: солдату на войне всегда и везде объективно плохо . Хотя бы потому, что его могут убить – собственно, одна из целей войны и состоит в уничтожении максимального количества живой силы противника. (Да даже получить ранение так же очень и очень неприятно.)

Именно поэтому «окопная правда» всегда наполнена Инферно. То есть, вспоминая войне, ее «низовые» участники, в любом случае, будут делать акцент на крови, смерти, боли и прочих страданиях. Разумеется, не всегда это происходит в прямой форме – очень часто эти явления «скрываются» из явного сознания, уходят в подсознательную форму – однако, в любом случае, это проявляется. Проявляется через концепцию отрицания всего, что связано с войной. Даже если речь идет о конструктивных вещах – скажем, о противостоянии вражеской деструкции. Именно поэтому реальные ветераны никогда и нигде не говорят о своих подвигах, даже если они и были. И если и упоминают войну – то исключительно в «опосредованных вещах», скажем, в плане «фронтового братства», каких-то веселых или нелепых случаях и т.д.

Отсюда не стоит удивляться тому, что непосредственные участники войны – солдаты и младшие офицеры – практически всегда «занижали» положение собственных войск, часто видя катастрофу там, где физически не было даже малейших ее признаков. Разумеется, речь идет тут о частных высказываниях: понятно, что если надо было говорить «официально», то обычно старались отделаться общими словами. (Поскольку понимали, что правда будет звучать антипатриотично.) Собственно, именно поэтому в СССР «пролетела» политика «встреч с ветеранами», как вариант патриотического воспитания: ветераны или просто не затрагивали военные темы, ограничиваясь рассказами о быте. (Или же, фактически, пересказывали «официоз» - что прекрасно чувствовалось слушателями.)

После этого нетрудно будет догадаться: откуда пошло представление о катастрофическом разгроме Красной Армии в первые дни войны. Поскольку картины того жуткого ужаса, который испытывали люди, попавшие на фронт, появились сразу же после того, как на это был снят «барьер». (То есть, когда стали публиковаться непосредственные воспоминания участников данного состояния – т.н. «лейтенантская проза».) И эта картина оказалась прекрасно принята обществом: а почему она должна была не принята, это же была чистейшая правда, что прекрасно чувствовалось? Однако понимания того, что это всего лишь «один из слоев», не отражающий всей реальности даже будучи полностью правдивой, тогда не было. И поэтому данный образ - «1941 года, как катастрофы» - породил последующие инфернальные волны – в виде моделей «некомпетентного руководства», «ошибок Сталина», «зловещего влияния репрессий» и т.д. Что так же стало общепринятым.

Но это был всего лишь один «слой».

Поскольку были и иные источники. Например, разного рода мемуары и воспоминания военачальников – а так же создаваемая на их основании «официальная историография», показанная в фильмах-эпопеях и солидных исторических трудах. Этот слой давал несколько иной образ Великой Отечественной войны, нежели то, что создавали лейтенанты и рядовые. В том смысле, что страданий там было много меньше – а вот побед, успехов больше. И разумеется, стоящие за ним люди – в лице советских руководителей – считали, что данный момент сможет компенсировать тот образ Инферно, что господствовал в «первом слое».

Но этого не произошло. И потому, что реальная потребность общества в историографических материалах была еще довольно мала: для ее понимания просто не хватало людей, обладающих высоким уровнем абстрагирования. (Забавно: но первым поколением, которое оказалось готово работать с подобными материалами, оказалось поколение 1960-1970 годов рождения. Которое создало взрывной спрос на подобные вещи в 1990-2000 годах.) И потому, что даже в этой «трактовке истории» разгром 1941 года так же оставался. Правда, он был уже не катастрофой – как у «лейтенантов» - а тяжелым, но, в общем-то, переносимым испытанием. Во время которого армию сохранить удалось. (Ну, а иначе как объяснить наличие самих генералов и прочих высокопоставленных военных?) И конечно же, перейдя этот трудный этап войны, Красная Армия неизбежно должна была обрести способности к победам – что и наблюдалось в действительности.

Что же касается причин поражений, то их, как правило, в «генеральской прозе» приписывают трем факторам. Во-первых, это действия немцев, их высокая организованность, выучка и т.д. – вплоть до «тактического гения» немецкого командования. (Природа этого понятна: чем сильнее противник – тем почетнее его победить.) Во-вторых, это слабость Красной армии, плохая подготовка красноармейцев, проблемы с вооружениями, несогласованность действий «иных» участников руководства – в общем, «стандартные отмазки» любых исполнителей, валящих все на «плохой материал и смежников». Ну, и в-третьих – это, конечно же, Сталин (и, вообще, вышестоящее начальство, скажем, Ставка), который только и делал, что совершал ошибки. (Которые «низовые начальники» расхлебывали все время.)

Кстати, это один в один соответствует ситуации на противоположной стороне. В том смысле, что если советским военачальникам мешал Сталин, то немецким – Гитлер. Который был одним из трех основных противников победоносного Вермахта – вместе с «генералом Морозом» и «генералом Грязью». В том смысле, что если бы не эти трое – то доблестные немецкие полководцы закончили бы войну во Владивостоке. (Еще иногда вспоминают советских солдат, как обладающих высочайшей выносливостью и презрением к боли и опасности – но, разумеется, не умом и доблестью. Поскольку последнее доступно лишь истинным арийцам.)

Впрочем, в любом случае понятно, что и на данном уровне – каким бы аргументированными не были аргументы лиц, его составляющих – полную картину войны получить невозможно. В том смысле, что война – как уже говорилось – это не только боевых действия, передвижения войск, и даже не только логистика в узком смысле слова. (Снабжение армий, обеспечение их перемещения и т.д.) Но и то, что принято именовать «большой стратегией» - т.е. сама организация государства, типы и взаимоотношения его производственных систем, возможности мобилизации экономики и населения. А порой – и стратегия «сверхбольшая», включающая в себя решения, эффект от которых может наблюдаться только через несколько десятилетий после данного момента. (Но уж если сработают – то сработают так, что мало не покажется. Как это произошло с планом ГОЭЛРО.)

Так вот: в рамках этой «большой стратегии» - рассмотрения через которую и является «третьим слоем» в нашей схеме – в 1941 году даже летом не прослеживается никаких признаков неудач СССР. Скорее наоборот – это Третий Рейх с самого 22 июня 1941 года может рассматриваться, как движущийся к своей закономерной и гарантированной катастрофе. Которая – как известно – случилась через четыре года после этой даты, 9 мая 1945 года. Да, именно так: даже самое начало реализации плана «Барбаросса» показало, что темпы немецкого наступления оказываются слишком низкими. Намного более низкими, нежели те, что необходимы для его успешного исполнения. Кстати, примерно то же самое было в августе-сентябре 1914 года с «планом Шлиффена-Мольтке» - который закончился так же поражением Германии.

Но если в последнем примере причины замедления были для немцев «эндогенными» и связанными с банально низкой мобильностью немецких войск. (Шлиффен для решения стоящих перед ним задач просто «вывел на максимум» все параметры, поскольку иначе он никак не мог обеспечить успеха.) То в случае с «Барбароссой», разумеется, «виновны» были советские войска. Которые воевали «аномально хорошо» даже в условиях гарантированного перевеса противника в технике и живой силе, сконцентрированном на узком участке фронта. (Того самого блицкрига, который формально нео становим.) И даже пресловутые «фланговые контрудары» - которые проклинали за бессмысленность и лейтенанты, и генералы – в данном случае играли однозначно положительную роль. Поскольку они хотя чуть-чуть, но ослабляя хорошо запланированное и спроектированное продвижение немецкой военной машины.

А потому «вдруг» оказалось, что за пределами изначальных планов немцы превращаются из стального катка, подминающего под себя страну за страной, в «обычного», пускай и сильного противника. Который, тем более – как и все европейские армии – «не заточен» на длительную тотальную войну. (Хотя и декларирует обратное.) И банальная остановка наступления под Москвой в ноябре 1941 года означает для него начало конца. Кстати, реальные политики того времени – вроде Рузвельта или Черчилля – прекрасно «просекли» данный момент. (Хотя основная масса политдеятелей на Западе еще долго колебалась в плане определения того, кто выходит победителем из схватки.) И пускай до Сталинграда и Курска еще было далеко, а действия советских военных – еще небезупречны (реально превратить Красную Армию в «машину наступления» удалось только к 1943 году) – но в «глобальном плане» война была уже выиграна.

Впрочем, если идти еще дальше, то начало выигрыша в ней лежит еще в самом начале 1920 годов, в принятии уже указанного плана ГОЭЛРО и сделанной ставке на развитие передовой промышленности. Но так глубоко забираться нет смысла, поскольку, в любом случае понятно, что в «большом плане» СССР переиграл не только Германию, но и весь западный капиталистический мир. Завершив Победой 1945 года «второй этап» развития Революции. (Первый был завешен победой в Гражданской войне.) И это самое главное из всего, что мы должны знать в данном случае…

P.S. Но понятно, что «третий слой» мог быть воспринят только тогда, когда непосредственных участников войны уже не стало. В том смысле, что ни один человек не может рассматривать свою жизнь исключительно в рамках отвлеченных категорий – это прерогатива только его потомков. И поэтому не стоит винить людей 1960-1980 годов в том, что для них Великая Отечественная война воспринималась исключительно кошмаром, поражением, катастрофой – даже при наличии 9 мая 1945 года. Поскольку она и была для них практически всегда кошмаром и катастрофой – в отличие от общества в целом.

июнь 2021